Когда это случилось, никто не знает. Но только с определенного времени односельчане стали замечать за кузнецом Даниилом странные вещи. Сам по себе кузнец был человеком добрым, отзывчивым, про таких говорят – «бессеребреник». Да и действительно, дома своего кузнец так и не нажил, а жил у старой бабки Пелагеи за печкой, словно сверчок. И все бы ничего, да только в последнее время вдруг ни с того ни с сего доброго и отзывчивого кузнеца словно подменили. Скажет ему кто слово, он начинает кричать, выгонять человека, становится ну прямо сущий Диавол. Люди стали его побаиваться, обходить стороной, боясь лишний раз что-то спросить у него, обращаясь теперь к другому кузнецу по необходимости. Неудобно, плохо, но связываться с кузнецом – еще хуже. Вот и стала его некогда шумная кузница стоять без дела. Кузнец еще пуще злился, материл односельчан, а те, словно сговорившись, вообще перестали обращать на него внимание. Словно живет кузнец своей жизнью, а село – своей. И эти две жизни никак не пересекаются. Кузнец с расстройства запил, забросил кузню, и ее потихоньку сперва озорные мальчишки, а потом кто и постарше стали разворовывать. Придет, бывало, кузнец за топором, а его уже нет. Поворчит, походит по селу, поспрашивает, а никто не знает, где топор его. Все свои топоры покажут, а как их отличишь, где чей, если они все похожи, как китайцы. Так и хирел кузнец, а вместе с ним и его дело – кузня. Удивлялись бабы, как Пелагея терпит своего постояльца, но она была уже стара, глуха и слепа. И даже не замечала, что с Данилой что-то творится, для нее он все равно оставался Данила-мастер. Да и привыкла она к нему за столько лет. Ведь она была одна-одинешенька. А так, хоть никакой, да человек всегда рядом, не кошка. Так и жили они вдвоем – Данила, да бабка Пелагея.

Трудно было сказать, когда налетали на Данилу приступы гнева, но никто не хотел терпеть его непонятных выходок, и стали селяне потихоньку сговариваться, чтобы выгнать Данилу из села, а к себе пригласить нового кузнеца, хотя бы Ерему криворукого. Хоть Ерема и не чета Даниле в работе, но был покладистый и не буйный. А это стало для них важнее, чем сама работа в кузне. Вот раз и пришли самые  именитые из села к дому бабки Пелагии, вызвали Данилу, и собравшись с духом, сказали ему, что более не хотят его ни терпеть, ни видеть, а так как кузнец не имел семьи или корней каких в этом селе, то по добру просят его завтра покинуть их село, а иначе…. Тут они промолчали. Но Данила быть мужиком горячим. Понял их без всякого, выругался, потряс кулаками, погрозился, собрал своей нехитрый скарб и тут же, не дожидаясь утра, ушел из деревни. Одна бабка Пелагея закричала, бросилась за ним на дорогу, да где уж ей было угнаться за ним. Он ушел, даже не обернувшись. Посидела бабка на дороге в пыли, попричитала, и тихонько побрела к своему опустевшему дому, словно часть дома и даже часть ее самой безвозвратно ушла. Селяне разбрелись по домам, стараясь меньше говорить и упоминать о Даниле-кузнеце. В совестях им было жалко Данилу, но себя еще жальче.

А Данила шел вперед, куда глаза глядят, пока не опустилось солнце. Стало темно, дороги не видно. Благо было лето, тепло. Вот и решил Данила переночевать прямо здесь, в поле. Рядом стоял небольшой свежий лесок. Принес Данила охапку еловых веток, лег на них, а частью веток себя накрыл и заснул. Да так крепко, что и не слышал ничего.

Как раз мимо проходили лихие люди – разбойники. Были они злы, голодны и усталы. Видят - груда еловых веток лежит. Решили сами ими на ночлег воспользоваться. Потащили ветки, глядь, а под ними живой человек лежит. С виду, не робкого десятка. Рядом котомка лежит. Заглянули в нее, а там и хлеб и шмат сала, и даже 10 рублев лежит. Ну прямо, находка нежданно-негаданно. Съели они хлеб, сало, взяли 10 рублей, хотели сапоги с него стащить, да не смогли. Больно тесны сапоги в голенище. Почесали затылки, да и побрели дальше, радуясь такой легкой добыче. А Данила спал, как убитый и ничего не слышал. Проснулся с первой зорькой, от холода. Глядь, кто-то ветки его еловые разгреб, да и котомочки рядом не оказалось. «Медведь унес, что-ли?», - почесал затылок Данила. Поозирался вокруг и видит, поверх утреннего тумана над травой бредут две белые, как сам туман, коровы, а за ними девочка-подросток с длинным хлыстом из осиновой ветки. Протер глаза Данила, может показалось ему спросонья. Но нет, идет девочка позади коров и даже не идет, а плывет словно. Заворожила Данилу эта картина. Много он и коров и пастушек видел, но такого не видывал. Приподнялся он, встал над туманом и окликнул девочку. Девочка обернулась, даже не вздрогнув, остановилась. Данила еще раз крикнул – «Эй, малая, ты откуда?»

- Отсюда! – смело и громко откликнулась она.

- А ты чья такая смелая? – крикнул Данила.

- Да уж не твоя, - дерзко ответила она.

Стало Даниле интересно. Откуда такая смелая девчонка, да еще так ему отвечает. Он впервые слышал такие ответы, да еще от малявки какой-то. Сделал шаг, другой к девочке и оказался рядом. Первое, что поразило Данилу, так это глаза девочки. Глаза у нее были большие серые и какие-то бездонные. Не пустые ребячьи, как бывает обычно, а серьезные, умные даже. Данила смотрел на нее, а она внимательно смотрела на него и молчала, словно спрашивая его самого: «А ты-то чей сам будешь?».

Смутился Данила как-то от такого пронзительного взгляда и пробормотал:

- А это твои коровы?

- Нет, бабушкины, - нисколько не смущаясь, ответила девочка.

- Красивые у твоей бабушки коровы. А чего она так рано пасти их тебя послала, еще ведь не рассвело даже?

- Так ведь по рассвету самая целебная роса. Пусть коровы эту росу пьют и свои бока очищают. Тогда и оводы днем не так виться вокруг них будут.

- Умная у тебя бабушка. А ты одна у нее.

- Да, одна. Мама умерла давно. А отца я даже и не видела. Сгинул где, а может и жив. Я у бабушки живу, она все для меня.

Стало Даниле еще интересней.

- А далеко живет твоя бабушка, в каком селе?

- Она в селе не живет. Она вон там, в дубраве живет.

- И что же, так и живет одна?

- Почему одна, я с ней. Мы вдвоем с ней живем.

- И не страшно.

- Страшно? – вдруг рассмеялась девочка, - Да это другим страшно. Это мою бабушку скорее все боятся.

- А почему боятся? – спросил Данила.

- Так она же колдунья.

- Как, настоящая колдунья? – удивился Данила.

- Настоящая, - твердо ответила девочка. - Только она не злая колдунья, добрая. А злые люди сами боятся приходить, ибо зло к добру не липнет.

Удивился Данила таким умным речам девочки. И тихо спросил:

- А можно я к твоей бабушке приду. Мне и идти-то некуда. Никому я ни нужен. Как перст один на земле. Нет у меня никого.

- Это ты верно сказал, что тебе идти некуда, и ты один, - сказала девочка, - Вот соври мне, ни за что тебя бы к бабушке не повела. А сейчас вижу, что только она одна и может тебе помочь в твоем горе.

- Эка ты, - с восхищением смотря на девочку, протянул Данила, - Откуда ты все это знаешь?

- По тебе видно, по твоим глазам. Я сразу человека вижу. Мне и говорить ничего не надо. Пойдем за мной. Сейчас коровы искупаются в росе, и мы пойдем обратно. Побрел Данила за девочкой и ее белыми коровами.

Туман стал потихоньку рассеиваться и вскоре они вышли на опушку. Вокруг росли вековые дубы, ветер раскачивал их тяжелые кроны, и они, поскрипывая, качались. На опушке, как раз в тени дубовых крон, стоял небольшой деревянные домик. Вокруг паслись козы, овцы, в загоне квохтали куры, и важно расхаживал гусь. Девочка погнала коров в небольшой сарайчик. Она ловко управилась с ними и громко постучалась в дверь.

- Бабушка, у нас гости!

- Да я знаю доченька, сорока на хвосте уже принесла все, заходите.

Данила, пригнувшись, вошел в избу. Посреди избы стоял большой дубовый стол, на котором были разложены всякие корешки и листья. В углу в печи на треноге висел котел. Под ним еле теплились поленья. Везде висели пучки трав, свисали засушенные гроздья плодов, на что еще обратил Данила, так в красном углу не висело иконы. «Ну, точно, ведьма», - про себя подумал он, но ничего не сказал.

За столом сидела светловолосая старушка в белом переднике и, улыбаясь, внимательно смотрела на него.

- Ну что, молодец, похож мой дом на жилище ведьмы?

Данила покраснел и ничего не ответил.

- Знаешь что, молодец, пойди во двор и почини мне косу. Отошла коса от стволища своего, а с внучкой нам эта работа надолго.

Данила вышел, нашел косу и вскорости принес ее крепко насаженную на древке. Похвалила старушка работу Данилы, дала новую. Безропотно Данила принялся за нее. А когда сделал, то внучка позвала обедать. Так и стал Данила жить у бабушки с внучкой в лесной дубраве. Только ночами стонал, и снились ему страшные кошмары. Словно, каждую ночь подходит к дверям старушкиного дома страшный урод, громко стучится и требует его, Данилу, дабы кровушки его попить. Но никто его в дом не пускает. А урод еще больше злиться, браниться, пытается проникнуть в дом. Так постучится до первых петухов и опять до следующей ночи уходит. Вставал утром Данила с тяжелой головой, словно палками побитый, но ничего ни кому не рассказывал. Так же стал Данила замечать за собой, что даже ругаться ему не хочется. Словно все уходит куда-то. Да и внутри стало легче. Спокойно ему стало.

Вот однажды, когда он случайно зашел по надобности в избу, услышал он, как старушка говорила свой внучке: «Потерпеть ему еще надо. Вон, какой упырь сидит на нем. Даже мне одной с ним не справиться».

- А долго ему еще мучаться, бабушка, - услышал он жалобный голосок девочки.

- Да как станется. Просто так он не уйдет. Сильно врос в него, бедолагу.

- А как же так случилось с ним?

- Да видно, дал ему место, а потом и пошел у него на поводу. Вот и идет до сих пор. Только у нас-то упырю трудно стало его кровушку пить. Нельзя его отпускать со двора. Пропадет…

Дальше Данила уже ничего не слышал, пораженный услышанным. Оказывается, в нем сидит какой-то упырь и пьет его кровь. Весь день ходил Данила печальный, с головой опущенной. Что же ему делать теперь, как от упыря избавиться? Увидела бабушка за вечерей, что с Даниилом что-то не так. Посмотрела внимательно на него и все поняла, что он уже знает. Вздохнула она глубоко и сказала.

- Ну что сынок, будем демона-то твоего изгонять, аль потерпишь еще?

Вздрогнул Данила, с испугом посмотрел на нее.

- А как это, изгонять? - промолвил он.

- Да уж не медком потчевать. Но только смотри, коли начнем – обратного пути для тебя уже нет. Если побоишься, поворотишься назад, то навечно он в тебе будет. И тут уж никто не поможет тебе.

- А как это? Куда ж это я поворотить могу, некуда мне.

- Ну, коли некуда, то готовься, с завтрашнего дня начнем мы.

И замолчала бабушка, а Данила задумался.

Ночью ему спалось еще хуже прежнего. Виделось ему, что будто бы уродец стал еще более колотиться в окна и буянить. А из него будто бы потекли красные кровавые реки, и всякая нечисть стала выходить из всех отверстий в нем. Наполнился целый дом этой нечистотой, зловоние страшное. Боль такая, словно его всего наизнанку вывернули и разрезали напополам. А нечисть скалиться, смеется и будто потешается над ним самим. А он лежит безгласно, как парализованный. А они плюют на него, своими ужасными конечностями пинают, скачут. Лежит Данила, видит все это, а сделать ничего не может. Только слезы текут из глаз. Поскакали они, потешались, а потом припали к нему и пьют, и пьют жадно кровь его своими мерзкими устами. Как закукарекали первые петухи, налетел вихрь, и все они сгинули. Проснулся Данила, видит, стоит над ним бабушка, а в руках у нее трава какая-то пахучая. Обмахивает ею его. Запах терпкий, приятный, но жгучий, все внутри словно пересыхать стало. Увидела бабушка, что Данила проснулся и говорит ему:

- Доброе утро, сынок. Пусть оно действительно, станет для тебя с этого часа добрым.

Данила улыбнулся, но криво как-то. Словно, тело его еще от онемения не избавилось.

- Первое, что нам с тобой надо, так это узнать имя его.

- Кого? – удивленно спросил Данила.

- Так зла, что в тебе живет. И не просто зла, а именно того, что вселилось в место незанятое.

- А как же мы имя-то узнаем, если и сам я ничего не знаю?

- Так давай вспомним, как тебе плохо стало.

- Так мне всегда одно было. Только вот как живу у вас, по ночам кошмары стали мучить. А до этого ничего такого и не было. Был я кузнецом в деревне. Дома своего не имел. Жил у одной старухи, да она глуховата была,  - На этих словах Данила покраснел, вспомнил, что и перед ним не девочка вовсе стоит.

- Тогда давай с другого конца пойдем. Люди к тебе, как относились?

- Да что это за люди! – вспыхнул Данила,- Один сор. Глупы, завистливы, ко мне вообще перестали за помощью обращаться, хотя я лучший кузнец в округе, - гордо заявил Данила, - Да и что мне все эти люди? Выгнали они меня с деревни. Пришли собранием и выгнали. И что я им сделал не так? Ведь никогда мою работу не ругали. Останутся теперь без кузнеца, да и поделом им. Люди!? Люди так не поступают. И ведь никто не заступился, никто голос свой за меня не поднял! Правда им моя поперек горла встала! Люди! – разошелся Данила, кулаками затряс. Стала его бабушка успокаивать. Даже выпить что-то дала. Данила и улегся.

- Ну а в лесу колодца не рыл? Или яму какую, а может клад искал? – спросила бабушка.

Данила прищурил один глаз и с недоверием посмотрел на нее, словно решаясь открыть ей какую-то тайну. Но, встретив простой и открытый взгляд ее голубых глаз, решился и сказал:

- Да, было дело. Несколько лет назад как-то ночью приснился мне странный сон. Будто чей-то прекрасный голос, словно ангельский, сказал мне, что есть такое место, где спрятаны несметные сокровища. И цена их настолько велика, что многие через них счастливыми станут. И даже дорогу к этому месту мне голос сказал. Вот я встал и пошел на то место. Чудно мне идти было туда. Деревья, травы словно сами расступались на пути моем. Долго шел, но дошел до того места, что во сне я видел. Вижу, растет большая сосна, старая, корни уже на землю вышли, изгибаются причудливо, словно оградой вокруг этой сосны. Стал я копать под этой сосной, приметная она такая. Долго копал, устал, хотел было бросить, прилег и уснул под тенью ее. Опять мне снится этот сон, и голос чудесный говорит, что правильно я место нашел, копать глубже надо. Проснулся, стал опять копать. И так каждый день приходил и копал, копал. Казалось, нет там ничего. Но я не бросил труд и, наконец, докопался. Ударила моя лопата о что-то твердое, думал сундук с сокровищами, стал отрясать песок. Вижу – крышка медная, на ней фигуры чудные выбиты, и большое кольцо посередине. Потянул я это кольцо, приподнялась крышка, а из-под нее как ударит вода, да с такой силой, что меня вверх так и подбросило. А вода водоворотом вьется и заполняет,  заполняет мой колодец, а он глубокий отрылся. Я наверху воды бултыхаюсь, но не тону. Дошла вода до верха колодца и остановилась. Выбрался я из нее, сижу на краю и не могу понять. Думал, сокровища несметные найду, а откопал воду. И зачем она мне, в деревне, что ли, воды такой нет? Расстроился сильно. Жаль только, время потратил. Вот сижу такой расстроенный, а мимо какой-то то ли парень, то ли мужичок идет. Шапка с полями широкими глаза накрывает, из-под нее усы рыжие видны, и бороденка жиденькая. Подошел этот рыжий и говорит мне что-то, а голосенок противный-противный. Стал он смеяться над моим трудом. Подошел, даже плюнул в колодец. Противно мне стало, взял я его за шиворот, да и отбросил от колодца подальше. Обидно стало. Такая досада на себя пришла, думал, разбогатею, дом построю, буду жить как все. А тут вон оно что, колодец воды выкопал, великое дело. Посмотрел я на воду в колодце, а она искрится, переливается. Хотел, было выпить, да с досады взял горсть земли и бросил в него. Обернулся, а колодца и след простыл, словно не бывало. Призадумался я глубоко и побрел обратно. С той поры и стала досада и обида все чаще и чаще приходить. Да и стал замечать, что люди изменились. В общем, все наперекосяк после этого колодца у меня пошло. Теперь вот тут оказался.

Замолчал Данила. А старушка тяжело вздохнула и положила свою руку на его буйну голову.

- Как же ты смог так с этой водой поступить? Ведь это не простая вода была, а живая. Надо было тебе отпить от нее, и тогда тебе открылась бы сила и богатство ее. А так, бросил в нее землю, а она и ушла под землю обратно и не известно, когда еще появится. Ведь и рыжий-то тот оказался тогда не случайно. Ему одно и нужно было, чтоб ты воду отверг сам, а через это она ушла с земли. Ведь рыжий-то тот сам противник Жизни и был. Узрел он, что вода живая появилась на земле где-то, сразу под личиной незаметной появился. Это он тебя тогда и раздосадовал. А после того, как ты сам жизнь-то отверг, он и живет в тебе. Сам ты его пустил, а своими досадами и обидами, что стали в твоем сердце плодиться, ему силу и крепость дал. Теперь мы знаем, как имя его. Имя его – Досада Обидная. Вот теперь мы знаем, против кого воевать будем.

Сказала бабушка, улыбнулась Даниле. Стало тому легче.

-Теперь, вот что, милок. Я пойду, разогрею баню, да пожарче. Травы всякие принесу. Ты приходи и ложись на полки, я буду бить тебя веником, сильно бить. Ты молчи. Рот не открывай, а когда скажу тебе, то кричи, что есть мочи. Кричи, пока силы полностью не покинут тебя. Понял?

Данила кивнул головой. Пошла бабушка с внучкой баню топить. Натопили докрасна. Зашел туда Данила, а там дышать тяжело. Пар, дым от печи, запах стоит едкий-едкий. Прямо хоть беги. Но Данила набрал побольше в себя воздуха чистого и смело вошел в баню. Бабушка зашла, а внучка дверь засовом закрыла. Лег Данила на полки. Разделся. Бабушка взяла большой еловый веник, ветками осиновыми переплетенный, стала хлестать Данилу по спине и что-то приговаривать. Боль страшная, словно на куски спину раздирают. А потом и внутри такие куролеси начались, что только бежать да кричать от боли. Но Данила помнил бабушкины слова, зубы покрепче стиснул, молчит, терпит. А внутри, словно кто-то кричит: «Ну крикни, Данила, крикни, выпусти духу, легче станет». Но Данила не слушает этот голос, молчит. Потом бабушка стала горячей водой спину поливать, да какие-то слова непонятные грозно выкрикивать. Внутри Данилы еще больше все закуралесило. Раздирает его все и внутри и снаружи. Но он молчит. Зубы только теснее сжимает. Тут, стены бани как затрясутся, того и гляди, что рухнут. Но Данила закрыл глаза, молчит, молитвы про себя вспоминает. Вот настала минута ответственная, бабушка как крикнет громко Даниле: «Кричи!». Он, что было силы, и закричал. Так закричал, что ничего и не помнит. Все перед глазами поплыло - и стены бани, и печь, и дым, и бабушка с растрепанными волосами, словно колдунья настоящая, и скамейки, и даже, словно стены у бани порушились. Все поплыло, и он сам поплыл куда-то. Раскрыл глаза, видит, лежит он на поляне, возле домика, рядом бабушка и внучка смеются, улыбаются ему. Захотел он им ответить, да не может. Голос пропал, да и язык еле ворочается, не слушается его. Так и лежал до следующего утра. Внучка соломы принесла, покрыла его ею. Тепло ему под соломой. Хотел пошевелить рукой, ногой, а ничего не чувствует. Так еще следующей день пролежал и только на третий стала сила возвращаться к нему, язык потихоньку заворочался. Поднялся Данила, как пьяный зашатался, но дошел до дверей. Открыл двери, вошел в избу. А там бабушка с внучкой сидели, что-то из корзинки перебирали. Сел Данила на лавку, а потом встал и глубоко в ноги поклонился бабушке, а потом и внучке, и заплакал. Отер слезы рукавом и еще раз поклонился. Подняла его бабушка, положила на кровать, дала выпить настой трав. Крепко заснул Данила, а когда проснулся, то уже никакой немощи и не чувствовал в себе. Наоборот, бодрость, свежесть вошли в него. Словно обновилось все тело его. Не стал он долго задерживаться у бабушки с внучкой. Поблагодарил их за все и пошел со двора их.

Не спрашивали  бабушка с внучкой, куда направился Данила. Сами знали – пошел он живую воду искать. И люди говорят, что нашел ее все-таки! Испил той воды и стал Данила таким мудрым и сердечным, что люди со всех земель окрестных шли к нему за живой водой, что лилась теперь из уст его. Ею они и исцелялись, и счастливее становились. Может, и сейчас Данила где живет. А может, странствует. Но только помнит всегда о том, что было с ним. Помнит и хранит это, как печать на своем сердце…