Он уже давно шёл по раскалённой, выжженной земле. Белый солнечный шар плавился в бездонном голубом небе, и казалось, что всё плавится вместе с ним. Солёные капли пота струились по его засаленным прядям волос и падали на серую тунику, оставляя маленькие следы.
Он прищурил глаза и посмотрел куда- то вдаль. Там, впереди, уже давно виднелись плоские белые крыши какого-то селения, но оно все равно оставалось ещё далеко впереди.
"Сколько еще идти ?" - чуть слышно прошептали засохшие губы. Сразу же чей-то вкрадчивый голос с левой стороны почти полушепотом сказал:  "Да хватит! Зачем тебе идти туда. Туда, где тебя никто не ждёт и не хочет видеть. Остановись, приляг, отдохни. Пожалей свою измождённую плоть."
Этот голосок, всё продолжал и продолжал нашёптывать ему, но он резко прервал этот шёпот, собрав все свои силы в одном: "Нет! Я должен идти туда. Должен!" - ещё раз сказал он сам в себе,- "Если не я, то кто?" И от последнего слова тоскливо защемило сердце. Он прекрасно понимал, что он один, и больше некому. Просто  - НЕКОМУ. Нет таких. Ему стало даже чуть тяжелей идти, как будто огромное бремя за тех, остальных, свалилось на его тонкие, худые плечи.
Внутри он давно страдал от этого одиночества. Он был один, живой и мыслящий, на огромной планете глухих и немых теней. Сколько раз ему страстно хотелось порвать с ней, но всякий раз его жгучий порыв чувств останавливался коротким: "Нет!"  Вот и теперь он, превозмогая боль и усталость, упорно шел вперёд, туда, к этим белеющим домам, где его никто не ждал. Так прошло ещё некоторое время, когда он наконец-то вошёл в  ворота небольшого селения. У ворот, как обычно, толпилось много народа. Тут сидели и сборщики, и расчётливые менялы, стояли римские воины, зорко наблюдая за порядком.
Он ничем не отличался от десятка других, прошедших этими воротами. Та же серая туника, стоптанные сандалии, почерневший от пыли посох. Но всё же что-то особое, едва уловимое, проглядывало сквозь усталые, печальные глаза. Там виднелся какой-то свет или отблеск  его. Впрочем, никто этого не заметил. На него, как на всех новых пришельцев, сперва посмотрели приценивающимся взглядом, но взять с него было нечего, потому никто не заострил свое внимание на столь обыденной и даже жалкой особе, переведя свой взгляд на более видное и стоящее.
Было утро, и он тихо пошёл к одному обособленному зданию. Его двери в этот день были широко открыты. В них входили и выходили мужи с покрытыми головами. Они здоровались между собой, обнимая и целуя друг друга. Те, что подородней и в богатой одежде, деловито стояли у дверей,  чуть выпятив вперед свои округлые животы. Пальцы по привычке перебирали разноцветные чётки. Они важно говорили друг с другом с видом знающих толк. Окладистые чёрные бороды только придавали солидность их непосредственному виду. Все, проходящие мимо, почтительно здоровались с ними, а те лишь отвечали слабым кивком головы или вовсе никак не отвечали.
У дверей этого дома царило оживление. Женщины пугливой группкой тихо стояли в стороне, лишь изредка поглядывая на двери. Их до глаз закутанные фигуры напоминали одинокие глыбы или бескровные деревья. Никто даже не обратил внимания на молодого путника, скромно сидящего на камне и наблюдающего за происходящим.
 Тут внутри помещения раздался громкий голос, и сразу же все быстрее потянулись в тесную щель дверей. Женщины вошли следом за мужчинами и встали за огородившей весь зал решёткой. Он вошёл в этот дом самым последним и молча сел на последнюю скамейку. Сзади почти никого не было кроме безродных бродяг и полунищих бедняков. Он сел как раз между ними. Раввин начал долгую заунывную молитву. Время тянулось медленно. Было хорошо видно, что народ с нетерпением поглядывает в маленькое окно, в котором робким квадратом просматривался краешек жизни, бушевавшей там, за стенами этого холодного и душного склепа. Но все равно все продолжали тихо и чинно сидеть на своих местах, слушая совершенно непонятные им слова из этих ценных свитков. Их здесь читали по этим дням, и так было всегда. И год, и два, и сто лет назад. При отцах, при дедах, при прадедах. Поэтому никто не смел  нарушать царящую здесь тишину.
Они плохо понимали речь старого раввина, но даже в помыслах не смели спросить. Этого не делал никто. Да, честно говоря, никому и не хотелось.
Он украдкой посмотрел на сидящих. Один незаметно скреб ногтем доску сидения, другой, позёвывая, то и дело прикрывал рот ладонью, сразу несколько беззастенчиво спали, а другой рассматривал новые сандалии на своих ногах. Только один бедняк, тот, что сидел ближе всех к нему, жадно слушал читавшего, словно пытаясь запомнить каждое его слово.
Наконец-то кончили читать длинный свиток, и раввин, встав, огласил о конце собрания. Все сразу же оживились, засуетились. Некоторые уверенно направились к двери. Тут сидящий в конце странник встал во весь рост и, протянув вперед свою худую руку,  громко произнес.      
 - Позвольте сказать мне. У меня есть слово!
Все сразу же с удивлением обернулись к нему. Одни смотрели на него с нескрываемым вопросом : "Какое слово может быть ещё, кроме тех, что уже сказаны?" Раввин и сидящие на первой скамейке пристально посмотрели на него. Он смело двинулся вперед к небольшой кафедре.
-У меня есть слово! - уверенно и громко произнёс он.
Никто никогда не видел и не слышал о подобном. Все   остановились и застыли на своих местах, с беспокойным любопытством наблюдая за происходящим. Раввин несколько растерялся. Он совершенно не был готов к такому и вопросительно посмотрел на старших братьев, которые тоже пребывали в полном смущении. Тем временем он воспользовался этим замешательством и беспрепятственно прошёл до самой кафедры.
-Братья и сёстры по вере в единого Бога! К вам обращаюсь, дети Авраама! Внемлите моим словам, посмотрите на свои сердца! Кто вы? Где вы? Я пришёл к вам с новым словом. Слово само пришло к вам. Я - посланный Богом! - так начал он.
У кафедры раввин и братья сразу же засуетились. Эти слова невыносимо жгли их уши. Кроткий степенный вид куда-то испарился. Было видно, как нескрываемая злоба и ненависть перекосили их лица. Два здоровенных брата бросились к нему из оцепенелой толпы. Они встали рядом, не зная, что делать и ожидали сигнала раввина.
- Где закон ваш, которым хвалитесь вы? Не попран ли он вашими же словами? Где вера ваша в единого Бога? - так глаголил он.
- Мы верующие, мы дети Божии! - заголосили в толпе.
- Разве ко злу ведёт вера? Разве о такой вере говорит Бог? - продолжал он.
- У! - уже сильней заволновалось раздраженное серое море. Они с неудовольствием поглядывали на него, подталкивая друг друга.
- У! У! - всё громче доносилось из их среды.
- Меня ли, говорящего вам правду Божию, вы не хотите слышать?! Обратитесь в закон, в пророки: не о Мессии ли Божьем говорится в них. Я - Мессия! - воодушевлённо воскликнул он.
Тут общий накал разразился всплеском. Из серой толпы в него полетели яблоки, чьи-то сандалии, плевки и ругань. Раввин терял свой обычный контроль над этой разбушевавшейся массой.
- Выведите его вон отсюда! Выведите! Это Святое место! - нервно, почти плаксивым голосом, произнёс он.
Два здоровенных мужика без труда подхватили худого юношу и быстренько вытолкали его вон за двери. Они встали во дворе и ревниво поглядывали на него, закрыв собой проход. Он ещё продолжал говорить, но его пламенные слова нисколько не касались этих двух непробиваемых лбов.
- Тише! Тише! - громко крикнул своим обиженным голосом раввин, - Успокойтесь! Соблюдайте приличие в Божьем доме. Не забывайте, какой сегодня день. Этот человек - ненормальный, он больной! Стоит ли обращать на такового внимание.
- Бес в нем! В нем бес! - крикнул кто-то в толпе. И все опять возбужденно загудели.
- Тише! Я призываю вас к спокойствию! Я  приказываю!!! - уже сдержавшись, гневно произнёс раввин, зло блеснув своими маленькими, выцветшими глазами. Это сразу же подействовало на толпу. Все успокоились и стали со вниманием слушать речь своего настоятеля. По окончании её все тихо стали разбредаться, выходя по одному из дверей. Он на открытой знойной площадке, встав чуть поодаль, продолжал воодушевлённо говорить. Все волей-неволей обращали к нему свои головы. Всё же что-то неведомое тянуло их к нему, хотя раввин строго запретил подходить к этому странному человеку.
Несколько смельчаков, превозмогая запреты раввина, встали рядом слушая его слово. Два "лба" с нескрываемой ненавистью смотрели на него, но прервать его не решались. Неподалеку прохаживался римский патруль, а затевать у него на глазах потасовку они не решались. Всем было хорошо известно, что ожидает их за открытое нарушение спокойствия в городе, и как предвзято относятся римляне к любым волнениям. Поэтому они лишь стояли у дверей и с негодованием наблюдали за происходящим.
Тем временем толпа вокруг него возрастала. К нему теперь тянулись не только робкие одиночки, выходящие из этих дверей, но и все, проходящие мимо. Старики, женщины, подростки с любопытством слушали его слово, которое всё изливалось и изливалось из него. Тут после всех из дверей вышел раввин в сопровождении своих помощников. Они стали поодаль, у раскидистого платана и стали о чём-то тихо переговариваться, поглядывая на него. Было ясно, что они обсуждали всё происходящее и решали, как им быть. Наконец они подошли к толпе. Та послушно расступилась перед ними.
- Ступай прочь от нас, чужеземец! Твои слова наполнены ядом аспида, - размахивая рукой, сказал один из них.
- Народ не желает слушать тебя! - громко, за всех, воскликнул другой.
- Расходитесь все по домам. Не к лицу вашему праздно стоять здесь и слушать безумные речи этого смутьяна, - властно добавил сам раввин.
Люди при последних словах, несколько опустили головы и стали смущённо расходиться.
- Давайте, быстрей, быстрей! - раздраженно крича, стали они разгонять народ.
Многие ушли, но некоторая часть всё равно осталась. Он же продолжал стоять на своём месте, с какой-то открытостью и незлобивостью глядя на своих гонителей. Те же, как натруженные псы, продолжали разгонять своё послушное стадо.
- Смотрите, за кем вы идёте?! - возгласил он. - Неужто ваши глаза закрыты настолько, что вы не можете отличить доброго от злого, а хорошего от худого? Не в законе ли вашем сказано: " Будь к братьям странноприимен и пришельца не изгоняй вон". Я говорю вам Слово, а вы не хотите его слышать, потому что ваши худосочные сердца не могут вместить его. Много брешей и худого в них. Что делают с дырявым мешком или с износившейся одеждой? Не бросают ли вон из дома под ноги всякому проходящему? Так не думайте обмануть Бога! Он  зрит всё! Слепота поразила вас, глухота отяжелила ваши уши серьгами мирского. Идите же за Словом Божьим, дети пустыни, обременённые и поруганные.
Так говорил он. И пламень его речей возжигал сердца всех. Только из-за внутреннего зла и беззакония этот огонь жег их внутренность. Он продолжал, несмотря ни на что, а пришедшие с раввином скрежетали зубами и багровели.
- Кто ты? - гневно воскликнул раввин.
- Как твое имя? Что ты так позоришь своего отца? Пред тобой стоит служитель Божий, достигший седин, а ты так надменно учишь и обличаешь нас. Нет страха в сердце твоём, нет уважения. Мы просим покинуть наши пределы и никогда больше не появляться здесь. Иди к язычникам, их обличай во грехах.  А здесь ты находишься среди народа Божия, среди народа искупленного. Замолчи, безумец! И не смей сеять свое дурное слово здесь!
Они говорили, а их лица были перекошены от ненависти, глаза пылали злобой. Он же ровным голосом отвечал:
- Я не бесчещу своего Отца! Я ищу Его славы!
- Кто же тогда твой отец?! - воскликнули они. - Сатана?!
 -Нет!!! - уже гневно отвечал он.  - Я - Сын Божий! И мой отец - Бог, которому вы здесь служите.
При этих словах служителя громко закричали, обращаясь к замершей толпе.
- Вы слышали?! Вы слышали?! Он открыто богохульствует! Побить такого камнями!
 И вся толпа гневно зашумела. А раввин продолжал подбрасывать дров в уже разгоревшейся огонь всеобщей ненависти.
- Побить такого камнями! Побить камнями! - раздавалось со всех сторон. И в него, беззащитно стоявшего перед ними, полетели первые запылённые булыжники. Теперь рвение толпы возросло. Они негодовали, будучи умело направляемы своими лидерами.
Но происходило интересное. Камни летели словно сквозь него, а он продолжал стоять и открыто смотрел на них, молча улыбаясь, словно не замечал их ненависти.
- Вон! Вон из города! Побить богохульника камнями! - продолжал кричать "народ Божий".
Он, теснимый всё напиравшей толпой, пошёл обратно. Он шел спиной к ним, и камни, плевки и упрёки летели вслед. Он уже больше ничего не говорил им. Теперь говорили они, изливая из себя то сокровенное и внутреннее, чем были наполнены. И смотря на их остервенелые, раскрасневшиеся лица, нельзя было и подумать, что еще полчаса назад это были тихие и степенные люди. Словно чья-то неведомая рука развязала узел, из которого выливалась и выливалась эта грязь, бывшая чернее подошв их поношенных сандалий.
Седовласый раввин теперь довольно улыбался, наблюдая со стороны, как заведённая им толпа гнала его. Он перебирал свои разноцветные четки и радовался. Он радовался больше не тому, что этот странный человек уходит, а тому, что воочию видел действие своих слов, и это было ему приятно. Всё в его опытных глазах вышло как нельзя лучше. Этот безумец сам вынес приговор, назвав себя не больше и не меньше как Сыном Божьим. А лучшего обвинения и придумать было нельзя, тем самым заодно оправдывая свои не очень благовидные действия.
Толпа гнала и ревела, он уходил, и только один человек, скрываясь за углом, плакал. Он тоже стоял в той толпе и слышал его необычные слова. Он видел всё, но он не взял камня. Нет! Он просто от стыда и страха спрятался за угол, боясь показаться из-за него. В глубине своего раздвоённого сердца он знал, что этот человек невиновен, что он действительно совершенно другой, не такой, как все они. Но он боялся раввина, этой обезумевшей толпы, её ненависти и камней. Да,  страх был сильней любви и разума в нём. Он боялся, и боялся своих. И вот теперь жгучие слёзы катились из его глаз, оставляя после себя горячие русла. Это был тот бедняк, сидевший на одной скамейке с ним, внимательно впитывавший слова раввина. Это был он, но ему было стыдно за себя, словно он кого-то сейчас предавал. Но за что, почему, не знал. После всего произошедшего он навсегда ушёл из этого небольшого селения, чтобы больше никогда не вернуться, как и тот, взгляд которого постоянно терзал его сердце.
Шло время. Скоро многие города и селения узнали имя того, кто однажды назвал себя Сыном Божьим в маленьком, затерянном в песках небольшом городишке. В одних это имя вселяло радость и надежду, в других - зависть и злость. О нём спорили, говорили, ждали. Везде, где появлялся он, происходило нечто новое. Его слова были непонятны, но притягательны. Вокруг него было много народа, но он был по-прежнему одинок. И часто вкрадчивый приглушенный голос шептал ему то, чему он всегда говорил твердо: "НЕТ!"
Прошло еще некоторое время.
На одном голом холме за стенами большого города был торжественно установлен тяжёлый крест, с которого истомлённо свисал он. Многие так же кричали ему горькое, плевали и поносили, радуясь такому жалкому финалу. Им сразу стало легко при виде его скорби. Там был и тот раввин, и много других раввинов, подобных этому.
А он так же с грустью и тоской взирал на всех них, тех, ради кого шёл по этой земле. Нет, они были недостойны его, но они были те, кто считал себя  "сынами божьими". Он тяжело вздохнул и навсегда закрыл свои измученные глаза.
 Он умер.
Все замерли, потому что замерло всё вокруг. Солнце исчезло, и повсеместно наступила полная темнота. Глухо завыл ветер. Ярко блеснула молния, и пошел сильный, холодный дождь.
Темнота прошла, но она всё продолжается в сердцах тех, кто радовался безвинной боли. Они все испугались. В ужасе закричали и с единственной надеждой на спасение побежали за стены огромного города, туда, где был великолепный храм. Но и там послышался страшный треск, словно всё обрушилось в нем. И огромная щель в священной завесе открылась испуганному взору этих обезумевших людей. Они боялись! Они хотели спрятаться, скрыться, но этот страх все сильней и сильней охватывал их. Всё было тщетно.
И только один человек не боялся в эту жуткую ночь. Это был бедняк, который стоял у распростертого креста и страстно целовал остывающие ноги своего Учителя. Теперь он никого не боялся, потому что видел надвигающийся новый день, который открывался первым проблеском зари....