В этом нет ничего удивительного, что вещи, большие или маленькие, умеют разговаривать. Надо только хорошенько прислушаться. Просто у людей уши настолько привыкли к шуму и гаму окружающей суеты, где всё время куда-то бегут, что они никак не могут расслышать чуть слышных доверительных бесед всех этих якобы безмолвных вещей, которые на каждом шагу окружают нас.
Вот и теперь в шумном порту о чём-то тихо говорят стоящие там суда. Они плавно качаются на нежных волнах и кого-то обсуждают. Давайте и мы прислушаемся к ним.
- Этот старый пароход на старости лет повернулся на сто восемь румбов, - раздражённо говорил большой грузный танкер.
Все остальные в знак согласия мирно покачивали своими корпусами. Они шушукались между собой, но с уважением слушали танкера. Видно, танкер был действительно важной рыбой в этом порту. Его широкая палуба даже почти не раскачивалась, а лишь тяжело лежала на волнах. Он был очень большим и занимал много места, поэтому все в порту считались с его мнением. К тому же они слышали от важно говорящих людей, что он больше всего перевозит чёрного золота. Что такое чёрное золото, корабли представляли себе очень смутно. Но по интонации и гордости говорящих они поняли, что это не простая пенька, и поэтому всегда приветствовали, когда он неуклюже входил в портовую акваторию, а тем более молчали, если он что-то говорил, и тем более раздражённо. Вот и теперь танкер негодовал на старый пароход, скромно стоявший в самом конце последнего пирса. В чём заключалась его вина, никто не понимал, но и спросить о том не решался, боясь показаться невежей и лишний раз вызвать гнев танкера. Поэтому все молчали, слушая громовой его бас, и лишь в такт покачивали своими разномастными корпусами.
- Ох он, негодник! Думает опозорить нас перед всем портом. Да мало что перед ним, перед всем миром! - и глаза танкера важно заблестели.
Вы только не подумайте, что у танкеров, как и прочей плавающей посудины, нет глаз. Конечно, есть! А то как иначе они ориентировались бы в открытом море, выбирая правильный курс? Раньше древние так и делали: разрисовывали большие глаза на корме корабля, подводя им тени и стрелки. Только сейчас об этом позабыли. Может, краски не стало хватать на всех, а может, мода не та. Но это не значит, что глаз нет. Глаза есть. Но только очень маленькие, зато зоркие какие, что вам даже не снилось. А иначе как же плавать? Вот и у танкера были свои глаза, впрочем, как и у всех остальных.
Танкер продолжал негодовать:
- Это надо же додуматься, чтобы ему-то в его годы быть быстроходным катером и встречать рассветы! Чего в них хорошего, в этих рассветах?!! Только глаза слепнут. Вот то ли дело плыть ночью. Тихо. Никого нет. И лишь луна освещает всё. Но эту дурь, встречать рассветы, я у вас повыбью!
И танкер грозно качнулся. Все корабли как-то невольно отпрянули назад. Им не очень-то хотелось, чтобы из них что-либо выбивали, пусть даже некую дурь, о существовании которой они лишь смутно догадывались. Танкер разошёлся и продолжал бушевать:
- А он-то числился у нас на заслуженном счету! Был, как говорится, в совете. А теперь опозорил на все моря. Новенького ему, видите ли, захотелось. Не устраивает его вечно стоять на одном месте. Порезвиться, значит, надо. Ух!, - тяжело плюхнулся танкер о волны, так что они до палубы окатили его близлежащих соседей, - А если посмотреть на него, то что в нём толку? Катал себе пассажиров пятьдесят лет, ну и что в этом? Польза-то где?
И танкер горделиво поднялся. Все поняли без слов, кто на самом деле приносит пользу, и в едином согласии закачали своими корпусами. Танкер был доволен. Его гнев постепенно утихал. Видно, он постоянно соприкасался с огнеопасным веществом, потому что всегда быстро воспламенялся.
Но тут же к своей беде вмешался маленький быстроходный катерок. Он был совсем молодой, краска ещё не успела полностью обсохнуть на корме. А значит, он был неопытный и плохо знал царившие здесь законы приличия. Он вмещался явно в защиту быстроходных катеров, которых почему-то недолюбливал танкер. Катерок с детской непосредственностью и задором воскликнул:
- А что здесь плохого, встречать рассветы? Я бы очень этого хотел, но меня не берут, - с грустью закончил он.
Танкер от такого заявления с некоторым удивлением даже приподнял корму, пытаясь разглядеть такого наглеца. Все слышавшие это суда в ужасе шарахнулись в стороны. Уж они-то прекрасно знали законы и крепко зарубили себе на носу, что молчание - золото. Но катерок явно этого не ведал. Он продолжал тем же непосредственным тоном:
- А в самом деле! Что тут такого? Вот вы, уважаемая, - с почтением обратился он к нагруженной барже, - хотели бы встретить рассвет?
Баржа от такого неслыханного предложения чуть не поперхнулась, и её многотонный груз тоже чуть было не опрокинулся вниз.
- Я! Да что..., - мямлила баржа и отрицательно качала кормой.
Тут первоначальное оцепенение кончилось, и все добропорядочные суда с негодованием обрушились на злосчастный катерок. Порыв гнева опять начинал воспламеняться в танкере. Весь он побагровел и, набрав в себя побольше воздуха, неожиданно набросился на катерок с таким гневом, что даже бывалые “киты” в испуге отшатнулись.
- Да кто это смеет мне делать замечания и совать свой недоросший нос?! Что это за порядки такие смеет наводить всякая мелюзга? - гремел своим басом танкер, - Есть наши исконные порядки! Да на этих порядках весь мир держится! Вот ещё чего вздумали - о рассветах мечтать! Я вам покажу такие рассветы, такие, что все вы расцветёте на груде металлолома!
Все корабли задрожали от страха, а вода от всплесков негодующего танкера так и заливала их палубы. Надо вам сказать, что для кораблей самое страшное - оказаться на свалке металлолома, так называемом “корабельном кладбище”. Кто попадал туда, тот больше уже не возвращался, потеряв всю свою былую славу и авторитет. Поэтому корабли уже не качались, а дрожали на волнах. И только маленький катерок не дрожал. Он ещё не понимал, что означает для корабля “корабельное кладбище”. Ведь он был очень молод, и краска на его корме была совсем свежая.
- А ну-ка, покажите мне этого любознательного! Кто ему вообще разрешил что-то говорить здесь и подавать свой голос? Тоже мне, искатель рассветов! - громыхал танкер.
Все корабли разом расступились, и маленький катерок остался совершенно один между причалом и чёрным тупым носом танкера. Только теперь он понял, что сделал что-то не то, и ему стало страшно. Пятиться назад не было смысла: там бесконечной бетонной полосой тянулся причал, а впереди, наседая на него, медленно двигался грузный танкер.
- Я... Я не хотел... Извините, - робко пробормотал катерок.
Но танкер здорово разбушевался и всё равно продолжал наседать на своего маленького собрата. Что-то заскрежетало, затрещало. Все прочие корабли ахнули и на всякий случай закрыли свои маленькие глаза. Но ничего страшного не произошло. Танкер лишь слегка прижал катерок к причалу, уча его уму-разуму, так что после этого урока на его свежевыкрашенном бортике осталась ужасная чёрная полоса. Такая полоса была на всех нерадивых учениках старого танкера. Катерок взвизгнул и выскочил из тисков. Теперь он понял цену такого урока.
Скандал о дерзких намерениях старого парохода ещё продолжал бушевать, и только сам пароход, виновник событий, тихо стоял себе у самого последнего причала, молча опустив голову. Он не любил скандалов, особенно, если они происходили из-за него. Сам он совсем и не хотел думать о встрече рассвета, но эти мысли сами по себе будоражили его голову, призывая куда-то вдаль, к самому краю горизонта, где небо сливается с морем. Пароход тоскливо посмотрел в эту даль и тяжело вздохнул. Он был словно привязан невидимой нитью к этому причалу, и лишь что-то очень сильное могло разорвать эту связь, но такой силы у парохода не было, а узы крепчали день ото дня. И пароход только тяжко вздыхал, выпуская из белой трубы крошечное облачко дыма. Но ничего не уходило от пристального взгляда танкера, доже это ничтожное облачко.
- Вот цена вольнодумия! - гремел он, указывая на скорбящий пароход.
И все остальные суда понимали, что скорбеть - это очень плохо, но что такое скорбь, они тоже очень смутно понимали.
Тут к пароходу подплыл катерок. Он сильно запыхался, наверное потому, что быстро плыл, а может и от волнения. Поэтому он, к тому же, слегка заикался.
- Ты з-знаешь, лу-учше перестань д-думать о ра-ассвете. Те-бе лу-учше б-будет, - и катерок так же быстро уплыл, чтобы больше не попадаться никому на глаза.
Пароход опять вздохнул, на этот раз очень сильно, так что из трубы вылетело большое облако, и всё как-то взволнованно загудело в нём. Танкер снова с осуждением что-то сказал о нём, и на этом день кончился.
Наступила ночь, когда корабли, как и мы с вами, любят поспать. Только кроватей у кораблей не было, но была всё та же ласковая вода, которая служила им также и постелью. Когда уже начинало смеркаться, ветер поменял направление и усилился. Он дул всё сильнее и сильнее, и море было уже совсем не ласковое. Волны уже поднимались вверх и пузырились, словно мыльная пена. Корабли сильно раскачивались из стороны в сторону, то и дело сталкиваясь с соседями, извиняясь и снова сталкиваясь. Вспыхнул свет на береговом маяке, прорезая широким лучом окружающую тьму. Тут даже танкер забыл о том, что самое приятное - плавать ночью. Но его плоскую и широкую платформу перевернуть волнам было очень сложно. Потому он лишь морщился, хотя и ему было неуютно. Хуже всего пришлось самым маленьким обитателям порта, катерам и беззащитным лодкам. И хотя они были крепко привязаны, их разносило и трепало очень сильно. Те, что были помоложе и видели бурю в первый раз, испуганно моргали глазами, подпрыгивая на вздымающихся волнах, и смотрели на старших. Те слабо улыбались, стараясь успокоить молодёжь, мол, “мы ещё и не то видали”. Когда совсем стемнело, и только свет маяка ярко освещал всё, в его оранжевый луч попал терпящий бедствие корабль. Он был совсем недалеко от порта, на линии горизонта. Видно, с ним что-то произошло, потому что он никак не мог двигаться вперёд, лишь беспомощно качался среди угрожающе нарастающих волн. Это увидели все корабли, и им было от всей их железной души жаль тонущего товарища. Но в то же время каждый из них радовался, что находится не на его месте, а в уютной гавани порта. Так думали все, кроме старого парохода. Он увидел бедствующий корабль, и всё в нём всколыхнулось. Он понимал, что каждая секунда дорога, и надо быстрее плыть туда, где в полную силу бушует буря, но что-то держало его. Он с волнением взглянул на спокойно стоящие корабли. Среди них были и помоложе его, и побыстрее. Но все они продолжали стоять, не двигаясь нисколько на помощь тонущему кораблю. Прожектор маяка продолжал освещать происходившую вдалеке среди моря драму. Пароход ещё раз бросил тревожный призывный взгляд на порт, но всё оставалось по-прежнему. Он даже попытался сигнально загудеть, но порывы ветра уносили все его гудки куда-то в сторону. Вдруг там, на краю горизонта, пароход увидел какой-то странный просвет, словно огромная дуга света стала вставать из воды. Пароход рванулся вперёд, к этому слабому отблеску света, и тут что-то разорвалось в нём, словно добавили ещё несколько колёс и мощностей. Пароход легко взлетел над волнами, над барашками пены, и всё вмиг осталось позади. Он не плыл, он летел на помощь погибающему брату. Свет маяка продолжал указывать ему путь.
Пароход подплыл к тонущему кораблю. Сколько прошло времени, он не знал, но ему показалось, что всего несколько секунд. А может, так оно и было. Ведь когда видишь беду, нельзя медлить. Пароход подоспел как раз вовремя. Все обитатели корабля выбрались наверх, потому что трюмы вовсю заливало водой и корабль готов был камнем пойти на дно. Увидев белый пароход, люди на тонущем корабле не поверили своим глазам, настолько безнадёжно было их положение. Они даже испугались, решив, что это призрак. Но бодрый гудок парохода немедленно вернул им трезвость. И только оказавшись на его сосновой палубе, люди осознали, что спасены. Вдруг слабая дуга, что поднималась из воды, стала сильным светом, а над горизонтом появились первые проблески алой зари. Пароход и его новые обитатели с восхищением смотрели на восход солнца. На его фоне тёмный контур тонущего корабля выглядел как-то жалко. Торжество вновь встающей жизни было намного сильнее гибнущего прошлого, и победа воскресающей силой вставала над смертью с её быстро погружавшимися тленными останками. Люди забыли о своём старом корабле, они видели нечто иное.
- Да это же рассвет! - воскликнул кто-то.
И пароход встревоженно вздрогнул. Он наконец увидел этот самый рассвет, который так долго искал как раз там, где небо сходится с морем.
О, как это было прекрасно!
Всё в пароходе закружилось, завертелось от переполнявшей его радости, как это иногда бывает с нами, людьми, когда мы внезапно обретаем то, о чём даже не смели и думать. Но люди, стоявшие на палубе, ничего этого не заметили, видно и у них всё вертелось и кружилось внутри.
Рассвет расплывался всё шире и шире, отвоевывая у ночи всё больше места. И вот Солнце, этот огромный пылающий шар, взошло над морем. Сначала только краешек, но от минуты к минуте этот край продолжал расти, пока весь живительный шар не показался над простором. Буря куда-то скрылась, но этого даже никто не заметил. Солнце отражалось в воде, и вся пылающая красота неба передалась и морю. Теперь море в ответ небу горело багряно-золотым сиянием.
- Как красиво! - говорили друг другу люди. То же самое открывал для себя и старый пароход. Он, который всю свою пароходную жизнь исполнительно, точно по расписанию, перевозил толпы людей вдоль берегов и по рекам, теперь заново открывал для себя что-то совершенно новое, такое непохожее на всю его долгую предыдущую жизнь, но очень важное. Никто не смог бы этого объяснить. Но пароход с железной твёрдостью знал, что это так. Он твердил себе, что каждый день будет теперь встречать рассвет здесь, где небо сходится с морем. И от этого ему было ещё лучше. А что может быть лучше рассвета на море?
Так почему-то думали и люди.
Но вот солнце поднялось высоко и начался новый день. Свет маяка стал совсем тускл и ненужен. Сила Высшей Природы всегда сильнее человеческой, и пароход поплыл обратно в порт.
Там в порту все так же мирно качались на уже ласковых волнах. Увидев радостно плывущий старый пароход, все с удивлением стали на него смотреть. Никто уже не надеялся вновь увидеть его. Конечно, все видели, как этот безумец бросился прямо в бурю спасать незнакомца, но чтобы вновь увидеть его, этого никто не ожидал.
А между тем, пароход приближался. Танкер злобно заскрежетал своей водонепроницаемой обшивкой. Все встречали пароход молча, не понимая, как поступить. Понимал только маленький катерок, потому что плохо знал всем хорошо известные законы. Катерок весело поплыл ему навстречу, по-детски подпрыгивая на волнах и крича:
- А я знал, что ты вернёшься! Я знал! Ведь ты же не такой, как все!
И старому пароходу стало теплее от этих слов.
- Да, я уже не такой, - ответил он, и катерок, взвизгнув, понёсся обратно с криком: “Он вернулся! Вернулся! Он не такой!”. Слышали это и корабли в порту. Они молчали. Танкер хотел было что-то сказать, но, вобрав в себя побольше воздуха, лишь приподнял заднюю корму. Он видел, что всё, над чем он так долго и искусно старался, куда-то уплывало. И хотя все продолжали дружно молчать, но всё-таки что-то в этом молчании было не так. И танкер судорожно соображал своими тугоплавкими мозгами. Ему хотелось сделать что-то эдакое, но что именно, он не знал. А между тем, старый пароход приближался. Он так и светился от радости, и даже какой-то отблеск пурпура и багряницы был на нём, подобно отблеску восходящей зари. От этого танкер злился ещё больше. Когда порт был уже совсем близко, танкер медленно двинулся к пароходу. Как известно, конструкция танкеров очень хитра и полностью не видна на поверхности. Танкер чуть погрузился вниз, и его корпус ещё больше ушёл под воду. Танкер сделался почти незаметен. Он словно пригнулся, чтобы его никто не видел, но всё это было обманчиво. Впрочем, то, что хотел он, ему удалось.
Пароход, от счастья не замечая ничего, не видел всех хитроумных манёвров танкера, и когда проходил почти рядом с ним, танкер вдруг с силой приподнялся, и та подводная хитрость с огромной силой ударила по боковой обшивке парохода. Обшивка не была рассчитана на такие удары, и прорвалась. В огромную пробоину немедленно безжалостным потоком хлынула вода. Пароход сразу осел и медленно накренился. Танкер ликовал. Но пароход только виновато улыбнулся и тихо промолвил: “За что?..”. Вода неумолимо прибывала, и пароход знал, что это конец. Но отчего-то ему было не страшно. Перед его взором стоял рассвет, и это было сильнее страха. Он медленно и торжественно стал погружаться в волны. Корабли в порту всё так же молчали. И только маленький катерок плакал и кричал: “Не уходи!”. Но на этот раз его никто не слышал, а может быть, почти никто, ведь кто-то же рассказал мне об этом.
Люди успешно перебрались на тяжеловесный танкер, и он гордо, как победитель вошёл в порт. Только встречали его как-то не так восторженно, как раньше, а скорее, тоже по закону или по некоему правилу. Ведь многие корабли знали, кто протаранил старый пароход. Но танкер не стал больше ничего выяснять. Он так же важно встал на своё место и продолжал учить других уму-разуму, потому что был лучше и полезнее всех их. Ведь он привозил “чёрное золото”.
Но впрочем, история о старом пароходе на этом не окончилась. Утонувшие останки парохода не стали отправлять на страшное “корабельное кладбище”. Их отвезли на какой-то перерабатывающий завод, а после ещё куда-то. Говорили, что там сталь очень качественной закалки. И через год на воду было спущено восемь новеньких быстроходных спасательных катеров. Они выстроились в один ряд, одинаковые, как близнецы.
- Новенькие? - весело и гордо спросил подплывший катерок.
Он был старше их на год, и краска на его бортах уже совсем обсохла, осталась лишь одна ржавая полоса. Катера все вместе, дружно повернувшись к нему, ответили:
- Нет. Мы не такие, как все.
Катерок попытался что-либо вспомнить, но так и не смог, видно, был ещё слишком молод. Развернувшись, он только бросил им:
- Не забудьте ознакомиться с нашими порядками. Там танкер..., - и он волной брызг показал в сторону скопища кораблей, среди которых выделялся тупоносый танкер.
Но катера не ответили. Они не поплыли к танкеру на поклон, не поплыли узнавать и хорошо известные всем законы. У них был свой закон. Неписаный закон дружбы. Они были всегда вместе, все восемь, и потому никто не стал их учить уму-разуму и ставить ужасные ржавые полосы на корме.
Каждое утро все восемь, ка стая птиц, уходили далеко, где небо сливается с морем, встречать рассвет. И, кажется, им это всегда удавалось.
|
