Был тёплый летний вечер. Над скучным болотом взошла большая круглая Луна, мягко освещая всё своим бледным светом. На взлохмаченной кочке сидел молодой зелёный лягушонок и пристально глядел на неё. Звали лягушонка просто - Квак. Он уже много дней наблюдал за Луной и успел подметить, что она не всегда такая круглая. То она была похожа на дольку апельсина, то иногда и вовсе исчезала. “Странно, - подумал лягушонок. - Нас учили, что всё вокруг постоянно. А тут что-то не так”. И он снова уставился в небо.

- Чего ты всё туда смотришь? - квакнул его сосед. - Лучше лови мошкару или пой с нами. А то зазеваешься, и тебя самого поймают, - добавил он.

Но Квак не ответил. Его раздражали такие надоедливые советы, тем более, он уже много раз убеждался, что его всё равно никто не поймёт. Потому Квак отвернулся от своего мокрого соседа и стал дальше что-то изучать на тёмном небе. “А ведь всё-таки Хранитель Болота неправ. Всё вокруг движется и изменяется. И надо твёрдо знать, движешься ли ты вперёд, или назад, а может быть стоишь на месте. Нам об этом почему-то ничего не говорят. Но такого постоянства не может быть. Только мёртвые всегда спокойны и постоянны, потому что не живут, и движение жизни проходит без них. Тогда получается, что Хранитель Болота учит нас учению мёртвых, где всё без изменений? А это ложь, ибо я отчётливо вижу, что даже эта Луна постоянно изменяется. Неужели наш Учитель неправ?!! - и лягушонку стало как-то не по себе от таких дерзких мыслей. - Но если он неправ, тогда и всё то, что но говорит и чему поучает нас - неправда? А раз неправда, то пользы нам от этого нет, а только вред. Нет! Надо завтра же поговорить с нашим собранием, медлить нельзя.” - и лягушонок заснул.

Надо вам пояснить, что Великим Хранителем Болота был большой ибис, или болотная цапля по нашему. Он всегда стоял на одной ноге, спрятав голову на кривой шее под крыло. В этом лягушки видели особый знак. Ведь они не могли стоять на одной лапке и прятать куда-то голову. К тому же ибис важно прохаживался по болоту, многое видел и много знал. К его словам лягушки трепетно прислушивались и старались ничем не выделиться и не проявить себя перед ним. Наоборот, при встрече с ним они прятались в мутной тине или под уродливой кочкой, во всём сохраняя почтительность и уважение.

А болотный ибис был всем очень доволен и всегда говорил, что смирение - лучшая добродетель лягушки. Понятие же смирения было весьма обширно, и лягушки понимали коротко: меньше думать, меньше говорить и меньше показываться ибису на дороге. Все лягушки с детства это хорошо знали. Правда, они не знали, почему ибис был Хранителем Болота, и от чего он его хранил. Но большинство останавливалось на общем мнении, что ибису известно много тайн болота, а потому он выше и достойнее их.

Так считали все лягушки, но с недавних пор молодой лягушонок Квак начал многое из того, что говорил ибис и чего придерживались лягушки, ставить под сомнение. Сначала лягушки не воспринимали всерьёз слова Квака, но постепенно его резкие высказывания относительно истинности их понимания стали сильно всех раздражать. До ибиса это пока не доходило, но лягушки, собратья Квака, негодовали на его вызывающее поведение.

- Что он хочет нам доказать? Что мы глупые головастики и только вчера вылупились из икры?

- Он возомнил о себе, что умнее всех!

- Умнее Великого Хранителя!

- Это потому, что всё время таращится на глупое небо!

Так говорили о нём лягушки. И когда поутру лягушонок заявил всем, что их великий ибис неправ и говорит ложь, терпение всего лягушачьего общества лопнуло. Они с громким лягушачьим криком набросились на Квака.

- Опомнись, безумец!

- Ты опорочил всех нас!

- Тебе придётся отречься от своих ужасных мыслей! - кричали лягушки.

Но Квак непреклонно стоял на своём.

- Если вы такие злые и упёртые, что не хотите смело и трезво взглянуть правде в глаза, то я больше не могу находиться с вами. Мне противно быть среди таких самонадеянных и глупых лягушек, как вы. Я ухожу от вас. Верю, что в других болотах лягушки поблагоразумнее, - гордо заявил Квак.

- Безумец, остановись! Куда тебе идти, чего искать? Прийдёт время, и ты поймёшь всю свою ошибку! Ты приползёшь к нам и будешь молить о прощении. Не поддавайся своему безумию, - попытались остановить и образумить его лягушки, но Квак, взяв тростниковый посох, пошёл прочь от своего родного болота.

Изнутри его распирала жажда чего-то нового, и когда он наконец открыто высказал всё, ему стало так легко, словно у него выросли крылья. И Квак смело пошёл вперёд.

Он был абсолютно уверен, что прав. К тому же была очевидна разница между ним и всем болотным обществом. Его собратья не смотрели на звёздное небо и не задумывались о многом, а их слепая вера раздражала молодого лягушонка.

- Как можно вот так жить в этом тесном болоте и безоговорочно верить какому-то ибису? Пусть даже большому! Но он пожирает нас, лягушек, и конечно, его цели губительны для нашего рода. Всё же я счастлив, что наконец-то разорвал все путы и освободился! Я свободен! Свободен! - громко восклицал лягушонок, и сам того не заметил, как пересёк границу своего болота.

Лягушонок был так рад, так быстр, что если бы он сверху взглянул на свой проделанный путь, то очень бы удивился. За всю свою прежнюю жизнь он не прошёл столько, сколько сейчас. И это был поистине гигантский скачок!

Так, наслаждаясь волей, открыто рассуждая с собой, он оказался у порога нового болота, находящегося по соседству с его родным. Там, на таких же мохнатых кочках сидели две лягушки и громко призывали всех, проходящих мимо, к себе. Любопытный лягушонок подошёл к ним. Увидав его, те оживились и стали наперебой расхваливать своё болото:

- О, у нас такая дружная семья!

- Мы постоянно учимся!

- У нас очень славные учителя! - с воодушевлением говорили они.

Квак, услышав такие слова, тоже заразился их азартом и с радостью пошёл к ним в болото.

Внешне всё в этом болоте отличалось от его родного, но всё же со временем он стал чувствовать, что там то же самое. Точно так же те лягушки интересовались вкусом мошкары и любили петь хором. Правда, песни их немного отличались, но суть оставалась та же.

- Нет, это болото не подходит мне. Моё и то было лучше. Зачем же шило менять на мыло, если всё то же самое?

И поделившись своими мыслями с некоторыми лягушками, он решил покинуть и это болото. Большая масса очень негативно восприняла такие заявления пришлого лягушонка. Они искренне считали своё болото самым лучшим и не могли принять нелепого заявления, что они точно такие же, как и их соседи, если ещё не хуже. Все уже не желали больше терпеть в своей среде этого неблагодарного и в своих сердцах отметили, что конечно же то болото худо, коли вырастило такого строптивого лягушонка. Но всё же даже в такой среде нашлись две-три лягушки, которые решились вместе с Кваком покинуть своё болото. Что-то их там не устраивало. Квак очень обрадовался новым сотоварищам, и они все вместе отправились в путь. Впрочем, и тех лягушек отговаривали так же, как когда-то самого Квака, но они не стали внимать увещеваниям, а решительно оставили всё. Вместе они пошли дальше.

Вскоре они заметили меж серых коряг силуэт куда-то спешащей лягушки. Она быстро прыгала в сторону поваленных деревьев.

- О, это знакомая мне лягушка! - сказал один из спутников Квака. - Раньше она принадлежала к нашему болотному семейству, но потом покинула нас.

- А из-за чего? - поинтересовался Квак.

- Точно не знаю, - смущённо ответил лягушонок, - но с тех пор мы больше не поддерживаем с ней никаких отношений. Говорят, что она ходит в общество таких же лягушек-отщепенцев. Они собираются вон там, - и он показал в сторону бурелома, куда как раз и спешила лягушка.

- А что, если нам присоединиться к ней? - спросил Квак. - Ведь мы тоже вышли из наших болот, и быть может, среди них найдём понимание.

И Квак вместе со своей компанией направился вслед лягушки в сторону бурелома.

Там, под завалившимися лысыми елями, в самом деле расположилась небольшая лягушачья группа. По их виду было заметно, что они увлечённо и весело о чём-то говорят. Квак подошёл к ним, представился и рассказал свою историю. Те лягушки очень обрадовались и с радостью приняли их к себе.

Поначалу Кваку очень нравилось быть среди них. Их мировоззрение было иное, чем у обычных лягушек, и они сильно от них отличались. Он услышал там много интересного и даже полезного, но его основные вопросы по прежнему оставались неразрешёнными. Лягушек этих было мало по сравнению с теми огромными болотными семействами, откуда был Квак и его сотоварищи. Они уединённо собирались здесь, под завалами больших деревьев, презрительно отзывались обо всех остальных лягушках, а в особенности о своих бывших сородичах. Тут все лягушки принимали участие в беседах, что положительно отметил для себя Квак. Заправлял всем один толстый лягушонок с тусклой жёлтой полосой на спине. Этим он сильно отличался от остальных, и последнее, как и первое, слово всегда оставалось за ним.

Квак, ободрённый царившей здесь атмосферой непринуждённости и свободы, стал пламенно высказывать свои потаённые мысли, и его не бранили за это, а даже наоборот, восторженно слушали. Квака это зажигало ещё сильнее. Он видел, как крохотные лягушачьи глазки были прикованы к нему, ловя, словно аппетитную муху, каждое слово, сказанное им. Но только глаза толстого лягушонка с жёлтой полоской становились всё тусклее и тусклее. Тот чувствовал, что чужеземный лягушонок затмил собою всё, в том числе и его самого. Это ему не нравилось, и он стал потихоньку остужать порывы Квака, ставя его на место. Так же, исподтишка, он настраивал всех своих верных лягушек против Квака. А Квак ничего не замечал. Но когда однажды желтоспиный лягушонок открыто перечеркнул все рассуждения Квака, он наконец-то понял, что здесь тоже не дадут ему полноценно жить, коль он затронул чьи-то интересы. Квака стали невольно сторониться, да и сам он не старался завоевать авторитет. Он просто хотел жить в том идеальном обществе, которое радужно вырисовывалось в его лягушачьей головке. Но здесь много говорили, но не желали жить в соответствии со своими горячими словами. Квак стал тяготиться этим двоедушием, он желал действия, но как и с чего начать, не знал.

Напыщенный и самодовольный толстый лягушонок с жёлтой полосой стал напоминать ему собственных невежественных сородичей и этим ещё больше раздражать. В то же время он видел, что в самой среде этих лягушек не всё крепко. Они исповедовали полную свободу, но Квак замечал, что далеко не всегда эта свобода шла им на пользу. Порой она приводила к таким тёмным делам, каких избегали даже его бывшие собратья. Здесь же это никак не осуждалось, а только мягко порицалось. А зачастую на такое просто закрывали глаза. Внутренне Квак негодовал. К тому же он, считавший себя полностью порвавшим прежние отношения с родимым болотом, видел, как здешние лягушки иногда навещали свои болота, находясь и там, и здесь. Наконец Квак, не выдержав всего происходящего, обрушился на это маленькое буреломное общество, которое было сильно ошарашено такими строгими претензиями бывшего кумира.

- Как  можете вы, буреломные лягушки, осуждать других, делая точно такие же дела, и даже хуже?!! Вы возомнили себя светом болота, проблеском зари, тогда как сами порочите наши добрые идеалы и являете собой лицемеров, любящих пустословить и тешить себя неким предъизбранием, как те, - и Квак махнул в сторону болотных лягушек. - Вы считаете себя единственными и совершенными, как считают и все остальные, но на самом деле далеко стоите от этого. Одним языком совершенным не станешь! - и Квак, прыжком развернувшись, отправился прочь.

От неожиданности те сначала замолчали, но, опомнившись, с негодованием обрушились на Квака, но он со своими сотоварищами был уже далеко. Кваку было как-то неприятно от того, что все его мечты найти идеальное и счастливое лягушачье общество рушились одна за другой. Он полагал, что те, которые в буреломе, и есть верные, но вновь горько ошибся. Его сотоварищи мало что понимали из случившегося, но предпочли лучше остаться с Кваком, чем с теми буреломными лягушками, которых яростно осуждали в их природных болотах. А возвращаться к себе домой они боялись, уж слишком резко они ушли. А потому маленькое лягушачье общество пилигримов продолжило путь, навстречу своей розовой мечте.

Надо вам сказать, что сородичи Квака не забыли о нём, а частенько в тайне вспоминали, стараясь не говорить об этом друг с другом. Их мучили сомнения: а что если этот упрямый лягушонок прав? Уж очень смело отстаивал он свои дерзновенные взгляды, нередко ставя их самих в тупик. Лягушки со страхом и сомнением мысленно взирали на где-то странствующего Квака. Они чувствовали какую-то силу в его словах, силу, которой сами не обладали. Они ужасно боялись одной этой мысли: а вдруг он прав, и они действительно стоят на неверном пути? Для них по-прежнему оставалась загадкой та неведомая сила, которая толкнула его на то, чтобы так легко порвать с многовековыми узами и пуститься в далёкую неизвестность. “А что, если он вдруг найдёт счастливое болото с понимающими его лягушками? И что тогда будет с нами?” - от таких мыслей лягушкам было тяжело. Даже квакать они стали как-то вяло, и не так громко и дружно, как прежде. Каждая из них думала о пилигримстве Квака, и каждая боялась вслух высказать свои терзания. И хоть внешне всё вроде бы оставалось прежним, но внутри, в холодных сердцах болотных лягушек, происходило невидимое брожение между зовом сердца и вдолбленными гвоздями разума.

И только Великий Ибис сохранял полнейшее спокойствие и уверенность. Видимо, он действительно знал то, чего не ведали недалёкие лягушки. По прежнему он настойчиво говорил им всем о смирении, и они тихо смирялись, подавляя в себе всякое внутреннее борение. “Конечно, наша сила и наша правда в том, что нас много и мы все вместе, а не бродим непонятно где в поисках неизвестно чего. Всё же родное, насиженное место всегда верно,” - утешали себя болотные лягушки и чего-то нетерпеливо ждали. Ух очень им не хотелось, чтобы лягушонок Квак оказался прав, а он как на зло всё не шёл и не шёл, и вестей о нём почти никаких не было. Тяжело всё-таки жить в постоянном ожидании краха, особенно, когда на это есть причины. А болотные лягушки в глубине своего холодного сердца знали, что такие причины имеются, и от этого им становилось страшно.

Квак всё по-прежнему упорно шёл вперёд, даже не помышляя о том, что его неожиданный уход не прошёл бесследно для сородичей. Хотя он понемногу ощущал некие стены вокруг себя среди многочисленных болотных лягушек, но это не останавливало его продвижения. Тем не менее Квак знал, что ему чего-то не хватает, чего-то самого главного. Он уже побывал во многих болотах, но нигде не видел и не слышал о нём, о том, без чего просто невозможно достичь желаемого идеала. Квак томился и не понимал, где же это важное, в чём оно? Мысленно он часто спрашивал себя: “Где правда? Где сокровенная истина?” Но кроме тихого биения сердца он ничего не слышал. Он поглядывал на своих спутников, но они радостно шли вместе с ним вперёд, лишь иногда вспоминая тяготы своего болота. Им пока было хорошо. Но Квак уже знал, что на одном энтузиазме далеко не протянешь. Скоро первый огонь воодушевления начнёт гаснуть, и в себе он уже ощущал запах едкого дыма.

Так они шли по болотным кочкам, горделиво, с презрением взирая на обыкновенные лягушачьи семейства, пока не вышли на высокий зелёный бугор. Он отделял болото от новой, неведомой земли.

В болоте всё лягушкам было привычно, и густая зловонная тина, и тощие, поломанные, одинокие деревца, и непроходимый бурелом, и трясина. Даже важные Ибисы, царственно расхаживавшие по болоту, были привычны им. Но то, что находилось за высоким бугром, было совершенно иное. Осторожно взобравшись на него, Квак несмело взглянул туда, вдаль. Там действительно всё было другое. От яркого света и ярко-голубого неба Квак поначалу даже ослеп. Сквозь тусклую пелену лягушачьих глаз он слабо различил высокие белоствольные деревья и другие, которые были с золотистыми стволами и ещё выше первых. Широкие, раздольные луга раскинулись там, внизу, а по краю, прямо под бугром, протекала прозрачная и быстрая река, словно отделяя собою один мир от другого. В бесконечной дали синели кроны деревьев, белые стада брели по равнине, красочное море цветов колыхалась там и... Лягушонок даже не знал, что ещё было там, чего не было здесь. И он обернулся назад. Позади всё было серым и привычно спокойным. Никаких ярких цветов, ни стремительных водных потоков, ни величественно качающихся деревьев. Здесь всё напоминало о своём родном. Густые облака аппетитной мошкары, какой-то болотный туман или испарение, затянувшее собою небо, знакомые голоса таких же лягушек. Нет, тут было всё же надёжнее.

Лягушонок ещё раз попытался взглянуть туда, за бугор. Но глядеть было больно от яркого света, который как будто всё пронизывал там, и всё светилось его прозрачным сиянием. Слепота потихоньку начинала проходить, но Кваку сделалось страшно, словно он стоял на пороге чего-то неизвестного. Сделай он туда, к этой солнечной долине, хоть шаг, и всё прежнее навсегда бы оборвалось в нём. Случилось бы что-то бесповоротное, совершенно новое, и Кваку стало страшно. Его пугал этот свет, эта новизна. Ему было страшно за себя. А что произойдёт с ним, с маленьким лягушонком? А вдруг он пропадёт в этих бурных водах реки, или в густых зарослях сочной травы и цветов? А вдруг он уже больше не будет привычным зелёным лягушонком? А вдруг будет... И Квак решительно прервал себя на полумысли. Нет, дальше додумывать было нельзя. Там было нечто, чего лягушонок не мог переступить. Там была некая невидимая черта, за которой уже не было никакого лягушонка. Было нечто другое. И Кваку стало ещё страшнее. Его крохотная головка стремительно закружилась. Нет! Он не должен больше смотреть туда, за бугор, там нет ничего для него, для лягушки! Квак обернулся назад, к привычному болоту и утвердительно сказал себе: “Там иной мир, непривычный и может быть смертельно чуждый, там нет болота, и я не знаю, как жить без него. Вся моя жизнь проходила в нём. Пусть мне многое не нравится тут, но не настолько, чтобы сломя голову бросить всё и бежать к неведомым далям. Это безумие.” И лягушонок в своих размышлениях даже услышал голоса своих родных собратьев, говоривших когда-то ему самому такое слово: “Это безумие!” Он слегка поморщился, но тут же, овладев собой, твёрдо решил не переходить бугор дальше, а остаться здесь, среди болот.

Внизу его с нетерпением ждали сотоварищи. Сами они не решились подняться наверх, и теперь им было интересно, что там разглядел Квак. Квак спрыгнул вниз и коротко ответил им: “Там нет ничего, заслуживающего внимания. Продолжим дальше наш путь в черте привычных нам болот. Это наша среда обитания.”

И лягушки отправились в сторону, прочь от рокового бугра. Вскоре они набрели на одну небольшую топь. Она была чем-то похожа на болото, но в то же время не выделялась из ряда виденных ими мест. В центре топи сидела маленькая, тесная группа чёрных лягушек. Сами эти лягушки несколько отличались от остальных, обыкновенных зелёных. И главным отличием было то, что они почти всё время молчали. Тут е было слышно громких, многоголосых хоралов и выкриков. Можно было подумать, что лягушки молчат и о чём-то напряжённо думают. Квак решил присоединиться к ним. Те лягушки строго посмотрели на них и, ничего не сказав, продолжили думать. Кваку сначала было непонятно и загадочно сидеть в обществе таких мыслителей. Это были лягушки-молчуны. Квак долго ждал, когда же они разразятся гениальной мыслью и осчастливят всех. Но время шло, а молчуны усиленно молчали. Спутники Квака стали  нетерпеливо ёрзать на своих местах. Им было непривычно так долго молчать, и это состояние начинало их тяготить. Да и самому Кваку становилось скучно. “Ну сколько можно молчать?!!” - спрашивал он себя молча. Спутники же его приуныли вовсе. Они то и дело поглядывали в сторону знакомого болота.

Жизнь на этой топи становилась скучно-невыносимой. Да и сами лягушки-молчуны стали дремать в своём важном молчании. Квак уже обдумывал мысль покинуть и их, но куда идти дальше, он не знал. Все обойдённые им болота были по сути такие же, как его родное, и нигде среди них он не встретил то идеальное, которое рисовалось в его голове. Лягушки так же больше заботились своевременным наполнением своего желудка, чем какими-то исканиями и преобразованиями. Да и Квак постепенно разочаровался в собственных идеалах, его порыв угасал, а силы иссякали. К тому же наступала осень, и начинало холодать. Его собратья всё чаще стали вспоминать свои родные болотные места, семьи, да и сам Квак незаметно возвращался в своих мыслях к себе домой.

Однажды у трухлявого пня они повстречали одну знакомую лягушку, которая стала рассказывать, как хорошо у них дома, как спокойно, и как все лягушки беспокоятся за них. На этих словах спутники Квака прослезились и согласились вернуться назад. Конечно, хватит им бессмысленно путешествовать, непонятно куда идти и чего-то искать. Нужно смириться, покориться общему правилу жизни и спокойно жить, тем более, что о них не забыли, а зовут назад. Да! Дома лучше. И все бывшие сотоварищи Квака двинулись назад, по своим природным болотам.

Квак остался один. С одной стороны, н вроде бы желал вернуться к себе, но с другой гордость и ещё что-то непонятное удерживали его от этого. Но холод всё усиливался, а он был один-одинёшенек. Молчуны куда-то разбежались, быть может тоже по своим болотным местам. Квак, покинутый, одиноко сидел на потемневшей болотной кочке, и уже ничто не грело его. А в памяти всё чаще и чаще вставали знакомые, их дружный хор и величавый силуэт Великого Хранителя болота. “Нет, пора мне возвращаться домой, - мысленно сказал себе Квак. - К чему мне все эти рвения, мысли и поиски, если я, брошенный, сижу здесь один и стыну от холода. К чему привели мои старания? Что изменил, чего добился я? Мир живёт, как прежде. И в моём болоте тоже всё по-прежнему, только я, как жалкий осколок, брожу где-то. Наверное, прав был Хранитель болота, что всё в мире остаётся без изменений. И небо подвело меня. Лучше бы я не глядел на него!” И озлобленный лягушонок-пилигрим побрёл обратно.

Он шёл и ругал себя, что так опрометчиво поверил звёздам. “Да зачем вообще они мне? - негодовал на себя лягушонок. - Они там, далеко на небе. А я здесь, на земле. Только одно разочарование, в них, в себе, во всём...”

И Квак с понурой головой подошёл к своему болоту. Там действительно, всё было по-старому. Лягушки дружно квакали, в перерывах ловя длинными языками мошкару. Увидев Квака, они замолчали. Нельзя сказать, что они сильно обрадовались ему, но в их холодных глазах проблеснула победа и превосходство. Конечно, вид у него был жалкий. Его тростниковый посох поломался, а сам он был какой-то измученный. И не мудрено. Квак и в самом деле был измучен, и не только снаружи, тяготами дороги, но и внутри, крахом надежд.

Лягушки, важно надув щёки, выслушали его раскаяние и кивком голов указали ему место позади всех. Теперь это было место Квака. Оно предназначалось для недавно появившихся лягушек, но никак не для зрелого Квака. Но Квак был рад и этому. Он тихо, молча сел на него, и больше никто не слышал его смелых речей.

Квака было даже не видно, и мало кто мог сказать об этом лягушонке, или поверить, что когда-то он дерзновенно покинул своё болото, наделав много шума и обвинив всех в невежестве. Теперь Квак был послушен и смирен. Он всем своим существом старался доказать истинность слов Великого Ибиса, что лучшая добродетель для лягушки - смирение, и услужливо склонялся, когда тот гордо прохаживался, осматривая своё болото.

Квак не смотрел на небе и даже усиленно злословил это занятие, стараясь хоть как то оправдаться. Но лягушки всё равно смотрели на Квака с пренебрежением и усмешкой. В их глазах он навсегда остался возмутителем и предателем. И хоть внешне они приняли Квака, но внутри он остался чужим для них, как тогда, заявив, что они глупы. Этого лягушки простить не могли. Квак чувствовал это, но ничего уже не мог изменить. Он всё смирялся и смирялся, рьяно браня тех, кто осмеливался глядеть на небо и высказывать смелые мысли. Он на своём плачевном опыте знал, чего это будет стоить. Но Квака не слушали, и некоторые молодые смельчаки продолжали будоражить небо, пытаясь понять тайну постоянного движения Луны.

А все болотные лягушки ликовали и теперь были горячо уверены в своей правоте. Все их прежние сомнения и терзания прошли, не оставив и следа. Им было неприятно и стыдно вспоминать о своих колебаниях, и они недоумевали, ка такое могло случиться с ними. Но всё наконец разрешилось, и не было причин для переживаний. Ведь этот горделивый лягушонок сам возвратился к ним, слёзно умоляя о прощении, а значит действительно нет ничего лучше их родимого болота, его порядков и поучений одноногого Ибиса. И они высокомерно стали глядеть на всех, а в особенности, на таких незадачливых пилигримов, как жалкий Квак. Они по-прежнему продолжали громко воспевать своё болото, усиленно злословя всякое безрассудство непонятных исканий чего-то лучшего.

А где-то там, за высоким бугром, был совершенно иной, солнечный мир, но самодовольные болотные лягушки этого не знали. Не знали они и того, что в природе есть закон, по которому все лягушки возвращаются назад, в своё болото, где бы ни были, потому что они - лягушки. А природная, естественная сущность лягушек одинакова - тихая заводь родного болота.

Интересно, что такая особенность есть у всех низших животных, но они этого не знают, а продолжают, гордо выпучив глаза, дружно и важно квакать, считая себя чем-то великим, тогда как на самом деле в глазах совершенства и истины являются всего лишь склизкими земноводными.