В настоящее время повесть выходит в свет в печатном варианте в издательстве "РАДОСЛОВО". По договору с издательством мы убрали с сайта полный текст повести, оставив только первую главу.
Глава 1.
Она.
Она шла по мокрой, пустой мостовой, не обращая внимания ни на что. У нее было горе. Это горе, как огромная туча, заслонило для нее весь свет. Жизнь словно замерла и потекла как-то в стороне от нее. Навстречу ей попадались люди, они шли домой с работы, или спешили на встречу с другими людьми. Они радовались, смеялись или были погружены в свои думы. Но все они шли стороной, словно обходили ее, и даже не видели ее. А у нее было огромное горе – умирал ее отец. Если спросить, кем для нее был ее отец, она ответила бы – всем. Хотя у нее была мать, и она, быть может, тоже переживала, но у матери была уже давно другая семья, другая дочь. А отец у нее был один, и она для отца тоже была одна. Почему он умирал, почему именно он?! Она мучалась этим вопросом и не могла найти ответ. Она знала, что у него больное сердце, но никогда не представляла, насколько оно больное. И вот теперь он лежал в какой-то больнице, в реанимации, и седой усталый врач, выйдя к ней в коридор, где она сидела всю ночь с глазами одинокой собаки, взял ее за руку, а потом обнял за худые плечи и тихо сказал: «Мужайся дочка». И больше ничего. От этих слов слезы острым комком застряли в ее горле, и она не успела ничего больше спросить. А когда она справилась с собой и обернулась, то было поздно, врач скрылся за большой белой дверью, на которой желтыми буквами светилась надпись – «посторонним вход строго запрещен». Она еще два часа сидела под этой дверью, ожидая, что кто-то выйдет из-за нее, но дверь не открывалась. За окном барабанил дождь. И слезы непроизвольно потекли по ее щекам. Такой одинокой, покинутой, никому не нужной она себя еще никогда не ощущала. Рядом был всегда ее отец – любящий, ласковый, внимательный, сильный. Когда ушла мать, она пошла во второй класс. Мать ушла как-то тихо. И до этого она жила так, словно ее и не было. С самого раннего детства, как себя она стала помнить, перед ней стоял ее отец. Вот он ее моет в тазу, поставив его в большую чугунную ванну. Вот он кормит ее из ложечки и что-то весело говорит. Вот они в зоопарке, вот в кино. Почему-то она всегда рядом с собой видела отца и только изредка – мать. Даже фотографий, где она с ней, почти нет. Странно, вроде бы все должно быть наоборот, но в ее жизни все не так. Она не спрашивала, почему ушла мать. Ей было очень хорошо с отцом, когда были только она и он, и никакой третий им не нужен был. Иногда отец подшучивал: «Вот выскочишь замуж, уйдешь от меня, и останусь я один». Тогда слезы появлялись у нее на глазах, и, серьезно смотря на него, она ему говорила, гладя по темным волосам: «Этого никогда не будет. Я никогда не оставлю тебя!» Она не могла понять, как можно бросить и уйти от такого хорошего отца? И когда у матери появилась другая семья, другой муж, а потом и другая дочь, то и она стала со временем чужая для нее. Да, она знала, что где-то там, на другом конце города, живет мама, но это была совершенная другая жизнь, в которую она вписывалась с отцом только изредка, на день рождения. Но потом даже и на день рождения для нее не хватало места. Поначалу она сильно переживала. Отец не говорил, что она ушла навсегда от них. Она верила, что мама уехала в долгую командировку куда-то на север. Она писала ей свои первые письма, вместе с отцом запечатывала в конверт, и он уходил отправлять их на почту. Так продолжалось целый год, пока она случайно не увидела свою маму вместе с другим мужчиной в ботаническом саду. Они вместе с классом пошли на экскурсию. И вдруг за кустом пышного жасмина она увидела маму, которая не была загружена работой где-то на далеком севере, как рисовал ей папа. Она весело смеялась, шла под рукой с чужим дядей и ела мороженое. Первое, чего ей захотелось, так это выбежать к ней навстречу, крикнуть: «Мама!» Но тут дядя наклонился к ней, и они поцеловались. Это остановило ее. Она как вкопанная стояла за этим кустом жасмина и смотрела, как ее мама уходила куда-то с этим дядей и совершенно не думала о ней. Она ей оказалась не нужна. Мама ушла, а классная руководительница в испуге подбежала к ней и, что-то нервно говоря, быстро потянула ее в сторону класса. Она бежала следом за ней, спотыкалась и все время оборачивалась назад, пытаясь снова увидеть свою маму… После этого случая она перестала писать ей письма. Отцу она ничего не рассказала, но он, видимо, сам о чем-то догадался. Потому что вскоре появилась и мама с конфетами и большой говорящей куклой в руках. Но она как-то сдержанно и тихо приняла подарки, а потом незаметно ушла в ванную, заперлась и ждала, пока она не уйдет из квартиры. К кукле и конфетам она не притронулась, да и вообще, ни к чему не притрагивалась из того, что она приносила и дарила ей. Вот только деньги взяла, и то не так давно. Потому что ей позарез они были нужны. С мамой она мало разговаривала. И то стала только в последнее время. Разговоры всегда как-то не клеились. Она до сих пор вспоминала себя под этим жасминовым кустом. С тех пор она ненавидела этот запах. «Надо ей сообщить», - промелькнуло у нее в голове, но тут же она опять переключилась на себя и свое горе. Похороны были утром. На кладбище сильно дул ветер, было голо, пусто и холодно. Она стояла одна и пустующим взглядом пристально смотрела на вырытую могилу. Мокрая бурая глина вязкими лохмотьями окаймляла ее. Она не могла понять, что она здесь делает, где она? Все вокруг суетилось, говорилось, только она стояла неподвижно, как камень, на котором было высечено имя ее отца, и стояла недавняя дата. «Да, это было только вчера, только вчера», - повторяла внутри она. Отец пробыл еще два дня в реанимации, а потом его не стало. Все дни она не уходила из больницы, ночуя на стуле под реанимационными дверьми. Ее так туда и не пустили. Потом появились какие-то родственники. В последний раз она увидела его кладбище, когда открыли гроб. Сперва она его даже не узнала. Там лежало какое-то чужое и незнакомое ей тело. Желтый, восковой цвет лица, заостренный нос, подбородок, впалые щеки. Ей сказали, что это ее отец, но она его не узнавала. И до сих пор ей не верилось, что это именно ее отец лежит там, на холодном, голом кладбище, хотя табличка на памятнике, выданное свидетельство о смерти – всё говорило ей о том, что его больше нет. Но он все равно незримо продолжал жить в их маленькой двухкомнатной хрущевке на третьем этаже. Если бы она была несовершеннолетняя, то неизвестно, как бы устроилась ее жизнь. Но она училась уже на третьем курсе института, и никто не донимал ее предложениями о помощи. Потихоньку все как-то улеглось, и о ней стали забывать. Теперь она могла надеяться только на себя, а себя было так мало. Поначалу денег хватало. Оставались какие-то сбережения отца, но потихоньку все куда-то уходило, и она стала ощущать нехватку в средствах. Стипендии хватало только на проездную карточку и мороженое. Остро встал вопрос об оплате квартиры. Раньше она особо и не задумывалась, откуда деньги берутся. Все всегда решал отец. Теперь надо было самой задумываться об этом. Бросать институт она не хотела. Слава Богу, не надо было платить за него, как это уже делали некоторые. Она хотела его закончить, но нужно было жить и учиться еще целых два года. Она купила газету с объявлениями о работе, но, листая большие страницы, ничего не находила для себя. Везде требовалось работать целый день. А она могла работать только вечером. И вот ей пришлось первой обратиться к матери за помощью и попросить денег. Сперва она позвонила по телефону, но ее долго не было. А потом уже после девяти часов вечера усталым голосом она сказала подъехать к ней завтра после восьми. Пересиливая себя, она в первый раз поехала на другой конец города в ту новую семью, где жила ее мама. Дверь открыла девочка лет одиннадцати. Она жевала жвачку, а в ушах торчали наушники. Увидев ее, она спросила, кто ей нужен. Она назвала маму по имени и отчеству, и девочка побежала за ней, видимо, на кухню. Вскоре показалась мама в фартуке и домашних тапочках. Как она была не похожа на ту, которая приходила к ним на день ее рождения! Они прошли в кухню, и мама закрыла за ними дверь. - Тебе нужны деньги? – усталым голосом спросила она. - Да, - стараясь подавить в себе раздражение, ответила она. - Сколько? – опять спросила она. - Мне за квартиру платить нечем, - не сдерживая раздражения резко ответила она. Мама задумалась, отвернулась к плите, чтобы помешать макароны. Когда она повернулась к ней, то голос ее стал жестким, деловым, чужим и далеким. - Я все понимаю, тебе сейчас непросто. Да и нам всем очень непросто. Такое сейчас время. Но я не могу оплачивать две квартиры. Мы с мужем не миллионеры. Я давно говорила твоему отцу, чтоб он начал жить, как все люди, хотя бы подумал о тебе… Но она не успела договорить. - Не смей так говорить о моем отце! Он самый лучший человек на земле! А ты, ты …, - и захлебнувшись навзрыд слезами, она выбежала из кухни. Резко хлопнула входная дверь. На следующий день, когда она пришла из института, проверяя ящик для писем, она нашла белый, неподписанный, но запечатанный конверт. Она поняла, от кого это. Войдя в квартиру, она раскрыла его и нашла несколько потрепанных тысяч, а за ними белую бумажку. Ровным, красивым почерком на ней было написано следующее: «Это все, чем мы можем тебе помочь. Мы действительно стали чужими людьми и, чтобы не ломать комедию, так и будем держаться этого. Наша помощь может быть ограничена, и просим не злоупотреблять ею». Читая эти слова, она чувствовала, как загорелись ее щеки, бешено забилось сердце. Ей даже послышался чей-то голос, очень похожий на тот, что она услышала вчера на кухне, этот голос вслух прочитывал эти слова. Она закрыла уши, замотала головой, словно хотела избавиться от этого голоса, и разорвала эту бумажку. «Мы чужие, чужие…, - вторилось и слышалось ей, - Лучше держаться этого, этого…» - продолжалось опять. Всю ночь она не могла заснуть, ей все слышались и слышались эти голоса. Так в ее жизнь пришло еще новое – эти голоса.
Потихоньку ее жизнь стала налаживаться. С матерью после последней встречи, она совсем перестала видеться. Та иногда звонила, спрашивала, не нужно ли чего, но она всегда отвечала – нет. Но все же в голосе матери чувствовалась какая-то виноватость. И к своему приятному удивлению, когда она, спустя полгода, пришла на кладбище, увидела, что вместо безликой покосившейся серой плиты стоит настоящий гранитный памятник, с высеченными словами – «Мы помним о тебе». Могилка была ухожена, вокруг посыпано мелким светлым гравием. Посажены золотистые цветы. Теперь не веяло сыростью и холодом, как в первый день. Она стала чаще приходиться на это место. Однажды, возвращаясь с кладбища, она увидела вдалеке довольно большую толпу людей. Это были мужчины, женщины, не было детей. Они что-то говорили, потом запели. Таких красивых песен она никогда не слышала. Солнце выглянула из-за тучки и тут же сильным столбом света озарило их. Это ее сильно удивило, и она встала вдалеке, наблюдая за этой группой. Что ее поразило, так это то, что лица их не были печальны. Наоборот, светлы и спокойны. Таких лиц она не видела. Все в их облике было не таким, как она привыкла видеть. «Что это за люди? Откуда?» - пронеслось в ее голове. Ей хотелось подойти к ним поближе, познакомиться, но какой-то страх и смущение не давали ей сделать этого шага. До нее долетали только отдельные фразы. Она услышала слова – «Господь», «Христос», «обители». Но больше всех ее поразило слово «жизнь Вечная». Она никогда еще не слышала такого словосочетания – жизнь и вечная. Она стояла в сторонке, и ей не хотелось уходить. Вскоре она увидела, что люди засуетились, засобирались и потихоньку парами двинулись в сторону. Она, не зная зачем, пошла за ними. Женщины в черных платках о чем-то оживленно разговаривали между собой, мужчины шли поодаль, особняком. Все это было так не похоже на привычное ей поведение! Ее никто не замечал, но она и не хотела, чтоб ее заметили. Крадучись, как тень, она шла за ними. Ей так не хотелось, чтоб они сели в похоронный автобус и уехали неизвестно куда. Но когда они подошли к воротам кладбища, то выяснилось, что ПАЗик, на котором они приехали на кладбище, уже уехал, и им придется возвращаться своим ходом назад. - Ну что, братики дорогие, - сказала одна полная женщина в темно синей длинной юбке, - Поедем теперь своим ходом. К началу богослужения должны успеть. Брат Петр, наверное, тебе придется разориться на такси, а то не успеешь, - сказала она, обращаясь к лысоватому, сутулому мужчине. Тот сморщился и нехотя полез в карман, видимо ища денег. - Да не ищи брат! Что же мы, для нашего любимого братика, и не соберем денег! – сказала эта женщина, и что-то оживленно стала говорить остальным. Те закивали головами, полезли в сумки. Вскоре в руках бойкой женщины появились смятые рубли. Брат Петр еще что-то искал в кармане, но кроме какой-то мелочи и смятого носового платка ничего не извлек оттуда. Женщина подошла к нему и весело сказала: - Ну, Петр, подставляй ладони, принимай Божье благословение! Мужчина раскрыл ладони, и тут же в них ворохом посыпались деньги. - Ух ты, сколько! Прямо, десятина! – оживленно забасили братья. Тут же бойкая сестра выбежала к краю дороги и замахала рукой мимо проезжавшей машине. Машина проехала мимо, но следующая резко затормозила. Женщина обратились к водителю, тот махнул головой и показал на пустые сидения. Брат Петр сел рядом с водителем, а трое других братьев – на сидения сзади. Машина еще раз взвизгнула и быстро поехала вперед. - Ну вот, теперь они точно не опоздают, сестрички! – задорно сказала женщина. Подошел автобус, женщины шумной вереницей стали подниматься в него. Она инстинктивно зашла тоже. В ее голове роем летали услышанные слова – «братья», «сестры», «жизнь вечная», «богослужение». Она пыталась приблизиться к этим женщинам, но автобус был уже битком забит, и недовольная кондукторша пыталась пролезть между потными телами и обилетить всех. Она показала свою карточку, женщины потянули свои пенсионные. Кондукторша угрюмо буркнула. Никого из такой большой толпы ей не удалось обилетить. Она грузно плюхнулась в свое высокое кресло и, отвернув опухшее лицо от салона, подбочив локоть, с тоской стала смотреть в окно. Автобус ехал не спеша, раскачиваясь на поворотах. Потихоньку люди стали выходить, но группа женщин с кладбища ехали дальше. От монотонного раскачивания автобуса и жары она утомленно закрыла глаза и погрузилась в минутный сон. - Остановка! - громко прокричала кондукторша, чуть ли ей не в ухо. Она резко открыла глаза и увидела, как ее женщины стали быстро выходить. Она ринулась к дверям, но, как на зло, у кого-то разорвался пакет, и прямо под ее ноги посыпались яблоки. Человек испуганно вскрикнул, наклонился и стал быстро собирать их, пихая в другую переполненную сумку. Она рванулась, но перепуганный человек перегородил ей собой дорогу. Она с жалостью посмотрела на улицу, по которой уже чинным гуськом шли женщины, что-то обсуждая. С досадой она посмотрела на двери автобуса, на перепуганного человека, судорожно собиравшего яблоки и растерянно твердившего, озираясь по сторонам: «Простите меня. Простите. Это пакет… Простите». Ей стало жалко этого незадачливого человека. Она достала из сумки свой чистый, новенький пакет и протянула ему. Он сначала поднял на нее свои растерянные глаза. потом улыбнулся: «Спасибо, огромное вам спасибо!» И стал перекладывать яблоки из переполненной сумки в пакет. Она ему помогла, подняв последние два, которые были прямо у нее под ногами. «Благодарю вас, благодарю», - продолжал твердить он. На следующей остановке он вышел, она вышла тоже. Ей хотелось вернуться назад, на пропущенную остановку, и догнать этих женщин. Она была почему-то твердо уверена, что они не идут по своим домам, а идут в какое-то общее место, на собрание. Это слово она слышала там, на остановке у кладбищенских ворот. Но, выйдя из автобуса, она вдруг увидела, что мужчина как-то скрючился, не в силах разогнуться, и тихо застонал. - Что с вами? - подойдя к нему, спросила она. - Ой, наверное, это радикулит, - через боль ответил он. Ей стало жалко его. - Давайте я вам помогу. Вы где живете? – спросила она. - Вон там, за этим домом, во дворе, - еле процеживая слова, ответил он. Она подхватила его сумки, подставила ему свое худенькое плечо. - Опирайтесь! Он больно надавил на плечо и потихоньку распрямился. Изогнувшись, придерживая руками поясницу, он сделал шаг, другой. Видимо, шаги давались с болью. Она не знала, что такое боль от радикулита, но много слышала о нем. Сострадающе она посмотрела на него. Кривобокой походкой, слега покачиваясь, он пошел вперед, она рядом. - Вы второй раз спасаете меня, - пытаясь улыбнуться, процедил он. – Даже не знаю, как бы я дошел и доехал, если бы не вы. Она в ответ криво улыбнулась. Его сумки были тяжелыми. Она с трудом несла их и молча шла рядом. Говорить ему было тоже очень тяжело. Каждый шаг с остротой иглы пронзал все его тело. Он сдерживал боль, но потихоньку шел вперед. Вот они дошли до угла дома и повернули во двор. - Вон мой подъезд, - прошептал он, показывая на дом, стоявший в глубине зеленного двора. Это был старый, дореволюционный дом. - Лифт есть? – спросила она, осторожно посматривая на его походку. - Есть, только он уже давно не работает, - виновато ответил он. Медленно они подошли к большой подъездной двери. Она надавила ее, дверь тяжело открылась, и они вошли на лестницу. Подъезд был грязноватый, но имел на себе отпечаток былой красоты и элегантности. Ажурные кованные перила, красивая лепнина на стенах, мозаичный пол. Она в первый раз была в таком старом доме. - Куда подымаемся? – спросила она. - На третий этаж, - тихо простонал он. Он опирался на перила и с большим трудом поднимался по лестнице. - Эко, как скрутило, - повторял он, переступая ступени. - Вам бы мазью намазать поясницу. Есть у вас мазь от радикулита? - Была. Наверное, есть. Так они поднялись на третий этаж, и он остановился перед старинной дверью с витыми узорами. Дверь была безобразно выкрашена половой темно рыжей краской, на двери висела цифра «16». Мужчина скособочась, стал нервно что-то искать в кармане пиджака, видимо ключ. Найдя его, он осторожно вставил его в скважину, щелкнул замок, и дверь отворилась. Они вошли в квартиру. Он тихонько поковылял к дивану. - Борис, это ты? – послышался из запертых дальних дверей твердый, но явно пожилой голос. - Да, это я мама. - Что так долго, я уже стала волноваться? И в комнате послышалось оживление, видимо, она вставала с кровати. Дверь отворилась и из комнаты вышла пожилая женщина. Она выглядела, словно пушкинская графиня из «Пиковой дамы». От нее так и веяло аристократизмом. - Что с тобой случилось, Боря? – удивленно произнесла она, увидев его скрюченную позу. - Да понимаешь, мама, опять скрутило. И так не вовремя. В автобусе. Вышел, и вот, никак не могу разогнуться. Если бы не эта молодая сударыня, я бы и не дошел до дома вовсе, - и он с благодарностью показал на нее. - Большое вам спасибо, девушка. Сейчас так мало сознательных людей, в особенности среди молодежи. Я редко выхожу на улицу, с тех пор как сломался лифт, но по телевизору все хорошо вижу, что происходит в мире. - Куда положить сумки? - спросила она, видя, что кроме нее это не под силу никому в этой квартире. - Вон туда, - стоная, рукой показал мужчина. Она пошла в ту сторону и попала на большую кухню. Посредине стоял, видимо старинный, круглый стол. На столе была белая кружевная скатерть. Она растерялась, не зная, куда поставить сумки. Позади себя услышала чеканный женский голос: - Можете поставить сюда, - и рукой она указала на кухонный столик. - Я даже не знаю, как вас отблагодарить, моя спасительница, - послышался из гостиной голос Бориса. Она, поставив сумки на указанное место, подошла к гостиной двери. Борис криво лежал на диване, спустив длинные ноги вниз. - Давайте, я вам намажу поясницу,- предложила она, сама удивляясь своей неожиданной смелости. - Да, право, мне неудобно, - стараясь улыбнуться, смущенно произнес он. - Мне не тяжело. Я раньше папе тоже натирала, я знаю, как это надо делать. - Ну в самом деле, Боря, - послышался голос его матери, - у меня и сил в руках нет, чтобы натереть тебя как следует. Не медсестру же мне вызывать сейчас! Да и потом, ее опять не дождешься. Помнишь, в прошлый раз мы два дня ее ждали, пока ты сам не выздоровел. Он в знак согласия кивнул головой. - Где у вас лежит мазь? – спросила она, обратившись к его матери. - Вот тут, - сказала она, - и пошла к старинному секретеру. Она вытащила коробку и стала в ней что-то перебирать. Вскоре она извлекла старый тюбик и подала ей. Борис задрал рубашку, показалось уже немолодое, морщинистое тело. Она подошла к нему, открыла тюбик, но из него ничего не вылезло. Она еще раз, посильнее нажала на него, послышалось шипение, и на пальцы выплюнулся пузырь. - Кончилась у вас мазь. А другой нет? – спросила она. Пиковая дама еще порылась в коробке, но ничего не извлекла из нее. Она строго посмотрела на сына и выговорила ему. - Борис, сколько раз я тебе говорила, что нужно всегда проверять наличие своих вещей. У тебя уже давно кончилась мазь, а ты не позаботился купить новую! - Простите, мама, - простонал Борис. - Ничего страшного, - вмешалась в разговор она, - Я сейчас сбегаю в аптеку и куплю вам точно такую же мазь. Я скоро! - Спасибо дорогая, спасибо! – воодушевилась женщина, - Таких сознательных молодых людей сегодня днем с огнем не сыщешь.- Ее сын видимо хотел воспротивиться, но она не дала ему сказать. - И не спорь, - обратясь к сыну, строго проговорила она, - Девушка сама предлагает нам помощь, и это большое свинство – отказаться от нее. Тем более учитывая, что мы оба пребываем в немощном состоянии. Вот так, - уже обращаясь к ней, проговорила она. – Старость – не радость. - Я сейчас, - ответила она и, хлопнув дверью, быстро побежала по лестнице вниз. Она нашла аптеку, которая была поблизости, и уже через пятнадцать минут позвонила в дверь под номером «16». Ей открыли. - Как вы быстро, - сдержанно улыбаясь, проговорила мать, пропуская ее в гостиную, где лежал Борис. - Вот мазь, теперь вы спасены! Надо шерстяной шарф, - сказала она, обратившись к его матери. Та пошла в другую комнату за шарфом. Борис приподнял рубашку. - Вам надо повернуться на живот, - сказала она. Он тяжело, охая, перевернулся на бок, а потом плюхнулся на живот. Она смело задрала рубашку и, густо выжав мазь на тело, стала умело втирать ее в кожу. В комнате запахло эвкалиптом. Мать, шаркая ногами, подала шарф. Осторожно завязав шарф, она сказала: - Ну вот, теперь вам будет тепло. Старайтесь сегодня поменьше двигаться, и главное, не снимайте шарфа. А теперь мне надо вымыть руки после мази. - Мама, проводите нашу спасительницу в ванную, - жалобно простонал Борис. Она тщательно вымыла руки и вытерла вафельным полотенцем, которое ей дала Пиковая дама. - Сколько мы должны? - понизив голос, спросила она. - Да вы что, нисколько! – удивленно ответила она. Мать довольно кивнула головой и вместе с ней вернулась в гостиную. - Мне, право, неудобно, - смущенно замямлил ее сын, положив уже обе ноги на диван. Мазь, видимо, начала согревать поясницу. – Может, вы пообедаете с нами? – спросил он и с мольбой в глазах взглянул на свою мать. - Да, конечно, - поняв взгляд сына произнесла она. – Вы, наверное, далеко живете? - Да, в …., - и она назвала свой район. - Да, не близко, - покачала головой его мать. Она смущенно опустила глаза, ей не хотелось рассказывать, как она очутилась в этом районе. - Ну что ж, давайте накрывать на стол. Мы пообедаем здесь, в гостиной. Боря не сможет ведь к нам присоединиться, - и мама ласково взглянула на своего страдающего сына. - Это очень правильная мысль, мама, - воодушевленно ответил Борис. - Давайте я помогу вам, - предложила она и пошла с его матерью на кухню. - Как вас зовут? – учтиво спросила мать. Она назвала свое имя. - Прекрасное имя! - воскликнула она, - И сегодня довольно редкое! А меня зовут Анна Павловна, – и она кивнула головой. - Очень приятно. - А моего недотепу-сына - Борис Николаевич. Она кивнула в знак признательности головой. Вскоре они вошли в гостиную с тарелками и супницей. Тарелки, супница и другие столовые приборы были словно из музея. Посуда, которой пользовались они с отцом, была самая обыкновенная, из магазина. А эта была другая. Пиковая дама, заметив ее восхищение, довольно добавила: - Это сервиз еще моей матери. Страшно сказать, сколько ему лет. Она привезла его из Лейпцига, еще до начала первой мировой. - Вы, наверное, дворяне? – неожиданно для себя спросила она. Борис смущенно закашлял. Его мать как-то потупила сразу взгляд и стала перебирать столовые приборы. Она почувствовала их смущение и тихо произнесла: - Извините. Я, наверное, задала вам бестактный вопрос, - и сама потупила глаза. - За последние годы это слово стало чем-то постыдным и нарицательным, - тихо произнесла его мать, – Конечно, шила в мешке не утаишь. Мои родители были чистокровные дворяне. Когда-то весь этаж принадлежал нам. Мой отец был знаменитый инженер. Он принял революцию, можно сказать, всегда сочувствовал либералам во время монархии. Тихо, конечно, сочувствовал, но революция отказалась принять его. Он успел сам благополучно умереть, иначе бы загремел по 52… Отец Бори, Николай Ильич, имел, как тогда говорилось, рабоче-крестьянское происхождение, правда, когда мы познакомились с ним, а это было почти перед самой войной, дворян не было уже. Все назывались одним именем – советские люди. Мы не успели пожениться, началась война. Потом долго мы не знали друг о друге ничего. Он оказался в плену, сперва у немцев, потом попал в наши лагеря. Встретились мы с ним уже спустя много лет, после смерти Сталина. Потом вот родился Боренька, – и она ласково посмотрела на сына. – Он всегда был такой болезненный… - Мама, ну не надо! - послышалось недовольное с дивана. - Ну что ты, Боря, разве я говорю неправду? – и она посмотрела на сына. Тот закряхтел и умолк. – Так вот, после рождения Бореньки мы прожили с Колей еще лет двадцать, а потом он умер. Понимаете, не выдержало сердце, можно сказать внезапно взял и умер. Сгорел на работе. Все всегда очень близко принимал к сердцу. При этих словах она вздрогнула, побледнела, непроизвольно глаза наполнились крупными слезами. - Ну что вы, милая, такова жизнь, - увидев ее слезы, произнесла Пиковая дама. – Коля столько пережил, два лагеря, войну, да потом постоянные переживания по работе. Он ведь был тоже инженер, как и мой отец когда-то. - Мама, ты опять начинаешь свои разговоры! Зачем ты расстроила нашу гостью? Нельзя ли о чем-нибудь другом поговорить? Обязательно о смертях, – повысил голос Борис. - Извините, но у меня тоже отец недавно умер, - тихо проговорила она. - Ой, милая моя! Я не хотела вас обидеть! Простите мою старческую болтовню. Знаете, ведь не с кем и поговорить теперь. Гостей нет никаких, один Боря, да и тот приходит поздно с работы. Я все одна да одна. А что с вашим отцом случилось, простите за назойливость? - Сердце. Тоже внезапно, - на полуслове она подавилась. - Бедняжка, - сострадательно закачала она седой головой. – А мама? - У нее другая семья. Она не живет со мной. Мать и сын замолчали. Молчала и она. Над столом затянулась смущенная пауза. Первой ее прервала мать Бориса. - Знаете, приходите к нам почаще, хотя бы вечером. Мы ведь тоже одинокие люди. А так хоть иногда будет веселей вместе. Вы учитесь? - Да, - мотнула она головой. – Заканчиваю третий курс. - Замечательно, - стараясь разрядить обстановку проговорила его мать. – Молодым надо учиться. И Николай Ильич, и мой отец всегда это говорили. Вот у Бореньки – два высших. Он сейчас преподает в аспирантуре. - Ну мама! - опять простонал больной. - А что тут стыдиться? Ты кандидат наук, у тебя хорошие перспективы. Коленька бы так был доволен тобой, - сказала они и осеклась. – Знаете, Боре предлагали не раз уехать преподавать за границу. Такие были интересные предложения. Но наш Боря – патриот. Он ни за что не захотел покидать Родину. И вот живем, на нищенской зарплате, но зато в родных стенах. Правда, нам много-то и не надо. Нам хватает. Летом от университета ему дают дачу. Как там хорошо, знали бы вы! - Мама! – уже не выдержав, крикнул Борис и попытался встать. Но у него ничего не получалось. Почувствовав, что пора уже уходить, она встала из-за стола, поблагодарила за обед и направилась к коридору. - Вы уже уходите? – жалобно протянул Борис. - Да, к сожалению, мне уже давно пора. Надо еще готовиться к завтрашнему зачету. - Но вы ведь теперь к нам придете? – вопросительно смотря на нее, спросила его мать. Она посмотрела на беспомощно лежащего Бориса и твердо ответила: - Конечно. Завтра постараюсь прийти. Надо ведь еще раз натереть поясницу Борису Николаевичу, - и она задорно посмотрела на него. Тот задумчиво, мягко улыбнулся. Они еще раз распрощались, и она побежала вниз, шумно застучав звонкими каблучками по гулкой лестнице. - Какая милая девушка, - смотря на входную дверь, из которой она только что вышла, проговорила Анна Павловна. – Как ты думаешь, Боря, она придет?- спросила мать, повернувшись к сыну. - Наверное, - задумчиво произнес он и закрыл глаза, показывая своей матери, что он не будет дальше продолжать разговор. Она, шаркая ногами по затертому паркету, понесла тарелки на кухню.
По вечерам она стала подрабатывать в кафе официанткой. Кафе было далеко от дома, она не хотела, чтобы соседи потом судачили о ней. Пробовала работать ночью в большом супермаркете, но днем валилась от сна на лекциях в институте. Постоянно хотелось спать. Поэтому, чтобы не забрасывать учебу, кто-то из соседней группы предложил подменять ее. Так они и работали – день через день. Кафе работало до 23 часов, она успевала на последний автобус и потом еще около часа ехала по пустым ночным городским улицам. Работа была не ахти какая. Постоянно приходилось быть начеку, чтобы не задеть кого подносом или вовремя уйти, когда начинали приставать. Она была вынуждена ходить в короткой мини-юбке и с сильным вырезом на груди. Может, ее и не взяли бы, если бы Алка, которую она должна была сменять, не уговорила управляющую. Вскоре она юрко вертелась с подносом между столиками, пропуская между ушей всю пьяную болтовню, и старалась меньше торчать в зале. Но зато каждый вечер она возвращалась с живыми деньгами. Кое-кто давал и чаевые, особенно были щедры кавказцы, которые облюбовали это кафе. Денег, которые она зарабатывала, хватало на оплату квартиры и жизнь в дорогом городе. Много ей не нужно было. В кафе ее кормили бесплатно, а потом иногда стали давать с собой, когда через Алку узнали, что она живет одна и недавно потеряла отца. Повариха тетя Тома жалела ее и частенько выручала, когда пьяные посетители не понимали, что надо платить. Тетя Тома была женщиной грузной, прямой и доброй, как и должно быть хорошему повару. Иногда она стала заглядывать в квартиру номер 16 старого дома. Ее всегда приветливо встречали в этой семье. Анна Павловна ставила чайник, а Борис Николаевич начинал рассказывать о всяких диковинных странах, народах, обычаях. Оказалось, что он этнограф. Много поездил в свою бытность, побывал во многих странах, а теперь преподавал в университете. Анна Павловна долго не сидела с ними. Когда старинные часы пробивали восемь часов, она, распрощавшись, шла в свою комнату. Они оставалась с Борисом Николаевичем вдвоем на кухне, чему он, видимо, был очень рад, потому что сразу раскрепощался, увлекая ее своими рассказами. У него была прекрасная библиотека. И потихоньку, видимо скрывая от мамы, он стал давать ей книги. Для нее стал открываться удивительный мир жизни и культуры планеты, на которой она жила. Ее отец не увлекался науками. Он был самым обыкновенным технарем и дальше границ родимого города мало что знал. Так, в обществе Бориса Николаевича постепенно ее горе стало сглаживаться и былая острота проходить. Она приходила к ним часто, но никогда не оставалась ночевать. Хотя Борис Николаевич и предлагал ей остаться, но она вежливо отказывалась, ссылаясь еще на какие-то домашние дела. Однажды, когда Анна Павловна ушла в свою комнату, она спросила его: - А есть ли на свете Вечная Жизнь? - Вечная Жизнь? – поднял он вверх брови. А почему вы спрашиваете об этом? - Не знаю. Однажды я случайно услышала эти слова и вот уже несколько месяцев хожу и думаю об этом. Мне некого спросить больше об этом. Он внимательно посмотрел на ее открытые, пытливые голубые глаза. Задумался и потом ответил. - Знаете, вечная жизнь – это не научный вопрос. Это скорее, вопрос религиозный. О реальности вечной жизни говорят все мировые религии, но наверное более отчетливее и ясней – христианство. Вы когда-нибудь ходили в церковь? Она покраснела и покачала головой. Действительно, оказалось, что она ни разу не была в церкви. Отец водил ее в театр, на балет, на оперу, в кино, в цирк, а вот в церкви она ни разу не была. Однажды по телевизору шла трансляция из крупного собора. Отец презрительно посмотрел на пышное шествие архиереев в тяжелых золотых одеждах, с крестами и всякой утварью, на жирные лощеные физиономии первых лиц государства, лениво зевающих и смотрящих по сторонам, на огромных амбалистых охранников, стоящих за ними с холодными глазами, стреляющими то вправо, то влево. Посмотрел отец, что-то пробурчал и переключил на волейбол. На этом так и кончилось ее знакомство с христианством и церковью. - Вечная Жизнь, - продолжал Борис Николаевич, - Это жизнь нашей души. Как считает религия, и я с ней в этом, наверное, согласен – человек по природе своей троичен. В нем есть дух, душа, и есть оболочка – тело. Достигнуть гармонии между духом, душой и телом здесь, в земных временных рамках, очень тяжело, наверное, даже невозможно. Что там будет после смерти, никто из живущих не знает. Библия говорит, что праведники наследуют вечную жизнь. Но тут же встает встречный вопрос – а кто есть праведники? Каждая религия здесь дает разные ответы. Для одних правда одно, для других – другое. Для меня, например, правда есть жить по чести и по совести, стараясь не делать окружающим зло и не осуждать других. - Вы верующий человек? – спросила она. - Не знаю, - задумчиво произнес он. – Наверное, скорее да, чем нет. Но назвать себя верующим в том смысле, который подразумевает это слово, не могу. Я не хожу в церковь, не соблюдаю посты, не молюсь перед иконами. Какой же я тогда верующий? Я даже не знаю, кто такой Бог. - А разве обязательно знать это, чтобы быть верующим? – вдруг спросила она. - Честно вам скажу – не знаю! – сказал Борис Николаевич и рассмеялся. – Сегодня вы ставите меня своими каверзными вопросами в тупик, милое создание, - сказал, шутя, он и взял остывший чайник, чтоб поставить его на плиту. – Давайте еще по маленькой, и на сегодня хватит. Больше она не стала его не о чем спрашивать. Они почти молча выпили еще по кружке чая, и она пошла домой. Борис Николаевич, несколько раздосадованный, сказал ей на прощание: - Я сам бы хотел знать ответы на те вопросы, о которых мы говорили. Но я не могу вам врать. Видимо, во мне сильно атеистическое прошлое. До свидания. Она кивнула головой и побежала быстро вниз по лестнице. Он, как уже повелось, стоял на своей площадке и ждал, пока она не спустится вниз, и тяжело не хлопнет входная дверь, тогда он уходил в квартиру. Она вышла из дома и медленно побрела к остановке. Внутри нее что-то спорило и не соглашалось с умным Борисом Николаевичем. Она искала то нужное слово, которое перевесило бы все его слова, но не находила. На остановке стоял мужчина, и ей показался он каким-то знакомым. Она села на скамейку рядом. Автобус все не подходил. Все в нем ей кого-то напоминало. Из-под длинных ресниц она украдкой наблюдала за ним. Тут показались знакомые большие фары автобуса, и мужчина полез в карман, долго там что-то ища. Потом в его руке показались деньги, и она вспомнила того человека на кладбище, который потом уехал на машине. Это был он. Она внутренне обрадовалась и, хотя это был не ее автобус, решительно шагнула за ним следом. Мужчина сел на свободное место в полупустом салоне, она села напротив. Лениво зевая, подошла кондуктор, искоса взглянув на ее карточку, взяв его помятые деньги, она отсчитала сдачу и оторвала билеты, маленькие рулончики которых, как гроздья винограда, ожерельем висели у нее на толстой шее. Мужчина тоже зевнул и устало посмотрел в окно. В ее груди сильно забилось сердце, как когда-то после прочтения бумажки в белом конверте. Только это было не тревожное биение, а наоборот, радостное. Какие-то слова вертелись у нее на языке, но она стеснялась первой начать разговор с ним. Проехали одну остановку, другую, третью. Она
