После этого разговора отношения Авеля с его семьей, братьями, осложнились ещё больше. Ему теперь нигде не было ни места, ни покоя. К себе домой он уже перестал приходить и большую часть времени с глубокой грустью и отчаяньем бродил среди каменистых пустырей или ночевал в шалаше, который стал его временным домом.
Он был одинок. Одинок во всём, и порой это одиночество мучило его. Ему так хотелось распахнуть своё сердце и излить из него то, чем он жил, но никто не желал его слушать, только лишь насмехаясь над его словами. Как только Авель входил в город, местные жители в испуге разбегались от него во все стороны и пугливо выглядывали из-за углов. Им было столько всего рассказано о бедном Авеле, что они видели в нём чуть ли не антихриста, а эти лживые россказни так сильно вбились в их головы, что они даже ни смели подвергнуть сомнению что-либо из сказанного. Притом, благодаря влиянию Фарисея и Каина, любое другое мнение было просто невозможно, а даже самое малое свободомыслие жестоко наказывалось. Люди в большинстве своём ничего не понимали, в них по-прежнему царила беззаботность и праздность, но всё же появилось нечто новое. Это был страх лишиться своего тёплого угла в этом душном городе, а ещё худшее - подвергнуться участи Авеля, живущего в шалаше. Их маленькие каморки казались им наивысшим счастьем, к тому же их имена были официально вписаны в списки лучших людей города, и за каждым закреплено персональное место в зале городского собрания.
Главой города был знаменитый Диотреф, уважаемый во всех ближайших городах и селениях, к тому же очень красноречивый и видный собой. Часто он собирал у себя самых именитых горожан и угощал их хлебом и вином собственного приготовления. Впрочем, для нерассудительных жителей города это были чудные встречи. К тому же Диотреф не только кормил, но и одевал весь город, и все, даже сквозь слезы, любили его. И потому лишиться такой опеки, потерять всё, даже своё доброе имя, пожалуй, было самым страшным для жителей города. Они со страхом и любопытством разглядывали иногда приходящего к ним Авеля, но подойти, или, тем более, заговорить с ним, не решался никто. И если в начале на них наводил ужас и страх только его голос, то постепенно их уши стали слышать все хуже и хуже, а глаза стали видеть слабей и слабей, так что вскоре они уже совсем не замечали бедного Авеля, а даже наоборот, старались показать ему всячески свое презрение, особенно, если рядом проходил кто-либо из правителей города.
К тому же со временем этот город со всех сторон обступили веселые балаганщики, торговцы и карусельщики. Они наперебой нахваливали свой дешёвый, но привлекательный товар, поэтому сначала осторожно, а потом всё смелей и смелей, жители города стали выходить к ним за городские стены, и уже скоро большую часть своего времени проводили среди них, в их обширных предместьях. Они с интересом рассматривали причудливые товары торговцев, развлекались на веселых каруселях, а в остальное время суток тихо спали в своих каморках. Лишь изредка эту жизнь прерывал тревожный звон городского колокола, созывая всех в зал собрания. Все тогда тянулись в центр города, чтобы два-три часа чинно посидеть на скамейках и послушать елейные речи Диотрефа и его приближенных, а потом опять спешить на ярмарку или в свой дом.
От избыточного сна многие потолстели и с большой неохотой передвигались куда-либо. Некоторые не пробуждались даже в зале собраний, а продолжали мирно спать, лишь изредка приоткрывая глаз при громких звуках.
Насколько больно и тяжело было всё это видеть Авелю! Он приходил к себе в шалаш и плакал от вида людского безразличия и собственного бессилия что либо изменить. Во всём он положился на волю Божью и только старался сам быть верным Ему.
Но несмотря на всё это, чудные мысли и видения посещали его. Они давали ему пищу и силу продолжать жить даже в полном непонимании и отчуждении, когда все похоронили его в своих сердцах. Авель как будто выживал среди холода и мрака. И чем больше проходило времени, тем твёрже и крепче становился он в своем ненасытном желании познавать истину Божию.
А в городском предместье все быстрее кружились разноцветные карусели, и жители некогда славного города всё дальше и дальше улетали на них от того, какими они были прежде…
Однажды один из жителей города заблудился в лесу. Он, уже отчаявшись найти хоть какой-нибудь путь, ведущий к просветлению, опустил руки и в полном бессилии сел на голый пень, где и заснул. В таком жалком состоянии, голодного, замёрзшего, бедного и нашёл его Авель, когда возвращался к себе в шалаш.
РАЗГОВОР 5
Ав. Друг, проснись! Так ты можешь погибнуть, если будешь беспечен. Скажи мне, как твоё имя, и откуда ты?
Ин. Извините меня. Я совсем уже выбился из сил и потерял надежду найти добрую дорогу. Моё имя Ионафан, я сын одного из именитых людей того города, что расположен в большом овраге.
Ав. В большом овраге?
Ин. Правда, раньше он был городом, расположенным на вершине холма, но постепенно земля под ним стала очень зыбкой и ненадёжной. Она потихоньку осыпалась, пока вскоре весь город не опустился вниз. Этому хорошо способствовали бойкие жители предместья – веселые балаганщики, торговцы и карусельщики, которые потихоньку разобрали городскую стену на свои многочисленные постройки или же специально подкапывали её, чтобы привлечь к себе внимание городских жителей. Все это привело к тому, что со временем мы оказались на дне оврага.
Ав. Да, много произошло с того времени, как я ушёл оттуда. Но видит Бог, я предсказывал такой итог этому городу, если его жители не перестанут вести безмятежный и распутный образ жизни, который и доведёт их до дна. К своей погибели они не внимали моим словам, почитая их безумием, но время рассудило нас.
Ин. Постойте! А вы не тот страшный человек, которого несколько лет назад изгнали из города как мятежника и опасного врага, и который теперь живёт в лесном шалаше?
Ав. Я не враг. И, как видишь, не такой страшный. А живу, действительно, в шалаше. Мое имя – Авель. Но ты, мой юный друг, не смущайся и не верь злым наветам. Я вижу, как ты изнемог и ослаб, и посему предлагаю тебе пойти со мной и подкрепиться, разделив мой скромный хлеб. Что ты скажешь мне?
И Авель протянул свою руку перепуганному юноше. Тот жалобно взглянул на него. Выхода у него не оставалось, посему он несколько боязливо вложил свою слабую ладонь в горячие пальцы Авеля и встал. По дороге между ними завязалась следующая беседа.
Ав. Скажи мне, Ионафан, нравилось ли тебе жить в твоем родном городе?
Ин. Если честно признаться, то нет. Но я не знаю ничего иного. К тому же, моя семья приближена к отцам города и воспитывала меня в строгости и повиновении. Я единственный сын своего отца, и он возлагал на меня большие надежды в отношении моего будущего. Но увы, я часто его огорчал и не оправдывал его намерений.
Ав. Чем же?
Ин. Тем, что сбивался, когда все маршировали в строю… Любил смотреть на небо, когда нужно было опускать вниз глаза. Плохо заучивал наизусть то, что нам говорили, и вообще задавал слишком много вопросов, которые раздражали моих учителей и оставались без ответа.
Ав. Это не беда. Но скажи мне, не был ли ты одинок среди родных и друзей?
Ин. Признаться по правде, да. И хоть жизнь в городе была весёлой и беззаботной, но мне почему-то было с ними вовсе не весело. И вот в поисках иного мира и тишины я ушёл из города в этот лес, но по своей неопытности заблудился в нём и чуть было не погиб. Если бы вы не разбудили меня, то я, наверное, был бы растерзан волками.
Ав. Мне хорошо знакомо твоё состояние, и хочу тебя уверить, что оно правильное. Когда-то я так же не мог найти покоя, так же, как ты, скитался среди лесов и полей, пока Сам Господь не явился мне на распутье и не открыл мои глаза, избавив от слепоты и томления духа. Он указал мне свет, и теперь я всегда стремлюсь к нему. Хочешь, я помогу тебе, дабы ты обрёл то, чего ищешь и желаешь иметь?
Ин. О, как я был бы счастлив! Но только, к своей большой беде, я не знаю, от чего мне надо избавиться и что найти. Мои учителя много лет учили меня, что я самый счастливый человек на земле, и мне не о чем беспокоиться, потому что Бог всегда со мной, Он видит, слышит и любит меня. Но почему-то от этих слов я не был счастлив, хотя мои друзья и уверяли меня, что они счастливы. Но я не хотел такого счастья, какое предлагали мне они. При том какой-то страх, страх перед смертью, перед судом, тяжестью ложился мне на сердце. Я хотел убежать от самого себя, но не мог.
Ав. И ты ни с кем не делился своими ощущениями?
Ин. Нет, я пробовал делиться, но никто меня не понимал. Друзья чурались меня, отец бранил, а учителя старались оградить от участия в каком-либо труде, дабы я чего не наделал. Я пытался скрывать свои чувства под маской беспечности, но и это у меня не получалось.
Ав. А не чувствовал ли ты в себе лицемерия и отвратительности, когда пытался так поступать?
Ин. К великому своему стыду, да. Когда я пытался одевать эту маску, меня всего словно жгли на углях, а после неё на моем лице оставались шрамы. То время я вспоминаю, как кошмар.
Ав. Ну а как же остальные жители города? Неужели они ничего не ощущали?
Ин. К сожалению, нет. Они привыкли носить эти маски, тем более, их в великом множестве, разнообразии, и к тому же, очень дёшево продают в городском предместье торговцы. Многие так срослись с этими масками, что уже и не снимают их, так что все и забыли, как выглядит подлинное их лицо. Да и сами люди этого не помнят. Они просто одевают одну маску поверх другой, а так как они хорошо растягиваются и принимают любую форму, то этого наслоения практически не видно.
Маски же так искусно сделаны, что не отличишь, где маска, а где подлинное лицо. Правда, когда сильно гремит гром в небе, или в чей-то дом попадает молния, то кое-кто снимает свою маску. Но она так сильно срослась с плотью лица, что доставляет невыносимую боль тому, кто пытается избавиться от неё. К тому же, после маски на лице остаются ужасные шрамы, и человек стыдится показываться на улице среди добропорядочных граждан в таком виде и большую часть времени сидит дома или скрывается где-то, пока не надоест такое отшельничество или не исчезнут следы на лице. Тогда он вновь одевает уже новую маску, хорошо скрывающую шрамы на его подлинном лице, и начинает жить, как все среди привычных ему людей.
Правда, всё же есть единицы, отказавшиеся носить предлагаемые маски. Но отцы города выселили их за стены, на пустырь прокаженных, дабы они своим видом не портили общее лицо города.
А ведь, к сожалению, многие просто вынуждены носить свои маски как дань общественному мнению или моде. И тот, кто ходит со своим истинным лицом, выглядит на фоне других, как белая ворона. И, боясь этого, они просто покоряются своей участи. Говорят, что вскоре будет введена мода на чёрные парики, ибо настоящие волосы станут неприличны.
Ав. Так значит, этот город превратился в театр, где все играют свои роли?! О, бедный мой город, бедный город! К своему горю, ты сам не видишь, чем стал!
Знаешь, Ионафан, ведь некогда я и сам родился и жил в нём, а теперь он стал для меня совсем чужим. Но послушай, не слышал ли ты что- либо о моём брате Каине и его наставнике Фарисее? Живы ли они?
Ин. О, да! Они живы и весьма процветают. Фарисей открыл свою школу, в которой с успехом преподает. У него много учеников, а в близлежащих городах и селениях открываются её филиалы. Его методика преподавания очень популярна у людей, а его книги издаются большими тиражами. Каин же стал одним из самых уважаемых жителей города. Он тоже учит других, как правильно строить свои дома, храмы, городские стены. У него большая строительная кампания, которая не только разрабатывает типовые проекты, но ещё изготовляет кирпичи разнообразной формы и варит смолу. Всё это он с барышами продаёт в своих магазинах. Ибо многие в городе стали перестраивать и заново строить дома, согласно последнему слову в строительстве, а Каин хорошо их снабжает всем необходимым. При желании они даже могут также полностью построить тебе дом, если ты заплатишь им определённую плату. Для многих она непосильна, и, не рассчитав заранее свои силы, понадеявшись на авось, в итоге они попадают в долговую кабалу к Каину, а выбраться из неё практически невозможно.
Ав. Так в городе появилось рабство?
Ин. Нет. Открыто этого никто так не называет, даже само слово «раб» убрано из городского лексикона. У нас это принято называть услужливостью, покорностью, смирением или ручательством. При том надо отметить, все всем довольны. Правда, может им это так кажется, потому что они не знают ничего другого.
Ав. Да, видно жажда славы, богатства и наживы окончательно закрыли им глаза, так что их уже и не открыть. А доверчивые празднолюбцы и невежды клюют на такой лёгкий хлеб, а в итоге губят свои души. Ну а скажи, милый Ионафан, вспоминают ли и говорят ли обо мне?
Ин. Честно говоря, мало лестного. Некоторые уже стали о вас забывать, но всё же по-прежнему ваше имя топчут в пыли и поливают грязью, так что и я сначала вас испугался. Ведь о вас говорят как о колдуне, о бесноватом, сумасшедшем и как о больном заразной болезнью. Но теперь я вижу, что это всё не так, и очень рад встрече с вами.
Ав. Спасибо тебе, друг. Я давно уже не слышал, чтобы кто-нибудь был рад встрече со мной. В твоей груди бьется доброе сердце, и ты искренний в своих желаниях и словах. Это очень хорошо. Я буду рад поделиться с тобой всем, что имею, и разделить свой кров и свой хлеб.
Ну вот мы и пришли. Это мой временный дом, и если ты пожелаешь, он станем и твоим.
На этом окончился пятый разговор Авеля, относительно преддверия духовного пробуждения.
Так Ионафан остался жить в шалаше Авеля. Поначалу он был удивлён простотой домашнего обихода и непритязательностью Авеля. Но со временем Ионафан привык и даже сам недоумевал о себе, как мог раньше жить по другому. Теперь самым дорогим для Ионафана стали частые беседы с Авелем, у которого он постоянно чему-то учился.
Через некоторое время Ионафан почувствовал, что былая тяжесть ушла из его сердца, а вакуум стал постепенно заполняться знаниями. Ему пришлось многое заново открывать для себя, но самое важное, что произошло в его жизни, это то, что он стал понимать своё предназначение на этом свете и незримо чувствовать и видеть Бога.
Кое-что Ионафан уже начинал понимать. Но всё же у него оставалось много вопросов. Однажды рано утром, глядя на восходящее солнце, Ионафан спросил Авеля…
|
